"Я думал, чувствовал, я жил". - М.:
Советский писатель, 1971. С. 128-146.
А. Богданова
14 июня 1964 года, за три недели до смерти, Самуил Яковлевич Маршак в письме ко мне напомнил свой давний совет - писать воспоминания. Это значит для меня - пускаться на склоне лет в дальний путь "обратного движения", к дорогому моему сердцу времени и людям.
Особо выделяю из них поэта Самуила Маршака - близкого мне по общей работе.
1921 год. Первое знакомство с Самуилом Яковлевичем Маршаком произошло в Краснодаре, где он с группой энтузиастов - не по плану, не по заданию, а по своему чистому душевному посылу - затевал великое в то время дело для детей. Поэт Маршак с товарищами строил фантастический Детский Городок.
Тогда же Самуил Яковлевич пригласил меня, моего мужа Дмитрия Николаевича Орлова и еще нескольких наших товарищей из "взрослого" театра имени Луначарского, согласившихся принимать участие в будущих спектаклях Городка как актеры-совместители, осмотреть весь Детский Городок в его повседневной жизни. И вот я иду впервые по Детскому Городку рядом с человеком, которого еще не знаю и, пожалуй, пока ничем меня не заинтересовавшим. Самуил Яковлевич говорит немного глуховатым голосом, движения его целеустремленны, быстры, он как бы торопится успеть показать все свои "клады".
Мы ходим по лабиринту комнат, где дети учатся грамоте, мастерству - строгают, пилят, слесарят. В библиотеке они читают, выбирают книги для чтения дома. Видим мы и беззаботно играющих дошкольников, но их бледные лица отмечены печатью сурового времени, а в глазах читается недетская печаль.
Потом мы переходим в отделение искусства. Зал с огромными окнами. Сцена. "Почему же она серо-коричневая? И тряпичный занавес и порталы в этом золоченом зале?" - спрашиваю я Самуила Яковлевича. "Все, что у нас нашлось на складе", - отвечает Самуил Яковлевич и тут же спрашивает: "Это может помешать, Анна Васильевна, творить на сцене сказку для наших детей?" Почувствовав в его интонации, в голосе некую долю суровости, я торопливо отвечаю:
- Нет, конечно нет, Самуил Яковлевич. Мне думается, для сказки не надо внешнего блеска, мы соткем сказку из добрых слов.
Нелегко было в те суровые и трудные дни создать этот дом, но тем глубже и полнее я ощутила красоту и романтику всего, что здесь делалось для ребят. Да, действительно это был дом для детей, их дом, целый детский городок. Здесь кормили, учили, воспитывали. И Самуил Яковлевич предстал передо мною человеком - мастером "сказочных дел".
Подошли к выходу. Прощаясь, Самуил Яковлевич неожиданно и просто сказал:
- Анна Васильевна, вы должны быть в нашем театре для детей. - Он кивнул головой в сторону играющих ребятишек, полураздетых, но звонко смеющихся. - Вы должны быть, Анна Васильевна, главным режиссером!
Я обомлела... Всего я могла ожидать, только не этого ошеломившего меня предложения.
- Что вы, Самуил Яковлевич, я же еще неопытная актриса и ничего не умею делать. - И прибавила совсем по-ученически: - Меня этому не учили, Самуил Яковлевич.
- Выучитесь, как и мы все учимся. Поверьте мне, вы будете хорошим режиссером.
Я посмотрела на Самуила Яковлевича - и поверила его голосу, словам, глазам.
- Хорошо, Самуил Яковлевич. Я буду работать, чтобы научиться быть режиссером.
...Осенний пасмурный день. Закончили репетицию с опозданием. Перед самым спектаклем решили пойти обедать к тому, кто ближе живет к театру. Пошли к нам. Е.И. Васильева (поэтесса, писавшая с С.Я. Маршаком пьесы для детей), Самуил Яковлевич и мы с Дмитрием Николаевичем. В руках у всех полученный паек: 400 г. черного хлеба. Дома быстро, как в сказке, появилась "скатерть-самобранка": 4 стакана из обрезанных бутылок, чайник с кипятком и около каждого прибора - паек хлеба. Как всегда, мы продолжали разговоры о жизни и делах Детского Городка. Действительно, эти разговоры были бесконечными.
Кто-то тихо постучал в окно. Я подошла и увидела: по росту - ребенок, но лицо такое опухшее, что трудно определить возраст. Ярко запечатлелся весь облик этого мальчика: в руках длинная стариковская палка, серый деревенский рваный армячок, на голове рваная зимняя шапка. Он что-то говорил, но слов не было слышно. Я открыла окно и услышала надорванный, слабый, простуженный голос мальчика, который ему, видимо, не подчинялся. Он протянул руку, а потом поднес ее ко рту, шепча:
- Крошечку... - И докончил: - Только подержать во рту...
- Как зовут-то тебя?
- Ванятка.
- Подожди, Ваня, сейчас.
Я подошла к столу и отрезала четверть от своего куска - пайка хлеба. Трое сидящих за столом сделали то же самое.
Самуил Яковлевич быстро встал и подошел к окну.
- Ты где живешь, мальчик, с кем? - спросил Самуил Яковлевич.
- С мамкой, сестренкой! - Мальчик показал на дом против нашего.
- Иди домой, я к вам приду, - сказал Самуил Яковлевич.
После любимого детьми спектакля "Финист - Ясный Сокол", немного усталые, наполненные новыми заботами, мы с Дмитрием Николаевичем возвращались из театра. С нами шел Самуил Яковлевич. Мы знали, что у него, как всегда, на прощание были какие-нибудь уже обдуманные, добрые планы на "завтра"... Мы ждали этого и сейчас. И действительно, Самуил Яковлевич уверенно и, как всегда, приподнято сказал, что он уже переговорил с Л.Р. Свирским1. Сейчас он пойдет к Ванятке, а завтра мы возьмем его в Городок.
Эту маршаковскую черту в общении с людьми я наблюдала, между прочим, и много позднее - в Москве. Самуил Яковлевич не был небрежным, невнимательным слушателем. Слушая вас, он не пропускал ни слова из того, о чем вы говорите. И без просьбы вашей думал и решал - какой он может дать вам совет или помощь. Обычно, выслушав, Самуил Яковлевич быстро вставал и ходил по комнате, закурив папиросу. Но бывало и так: Самуил Яковлевич отмалчивался, а на другой день - звонок по телефону, и сразу, как бы продолжая, без напоминания о вчерашнем разговоре, он ясно, исчерпывающе выскажет вам свой взгляд на то, что вы ему накануне говорили, а если нужно, даст свой совет, окажет помощь, а кому выразит и свой гнев.
Вошли во двор нашего дома. Кто-то сидит под нашим окном. Подошли и увидели застывший взгляд Ванятки... "Я виноват, - тихо сказал Самуил Яковлевич, - надо было сразу же с ним пойти в Городок и сейчас же помочь". И решительно сказал: "Я иду сейчас к ним - надо спасать его сестренку".
Много позже, встречаясь с Самуилом Яковлевичем уже в Москве, в тридцатых, сороковых, пятидесятых годах, мы всегда вспоминали Детский Городок и говорили о том, что мы успели сделать, что недоделали и что хорошего нам самим дала наша работа.
А она, безусловно, дала нам много. Для меня живой пример тому мой муж Д.Н. Орлов. Именно в Детском театре, в общении с детьми, он как человек и как актер обрел многие драгоценные качества. Думаю, не случайно Дмитрий Николаевич начал свою концертную деятельность со сказок и не случайно долгое время они составляли основу его репертуара. Мостиком к этому был Краснодарский театр для детей, ежедневное дружеское общение с Самуилом Яковлевичем.
В разговорах о Детском Городке Самуил Яковлевич любил вспоминать самые трудные страницы его истории.
- Расскажите, Анна Васильевна, - как-то сказал он мне, - как жили, чувствовали себя, став главным режиссером детского театра?
- Я помню, Самуил Яковлевич, утро, когда я вошла на сцену, чтобы обставить ее перед спектаклем для детей младшего возраста. Как всегда, около меня наш милый, старый и единственный рабочий сцены. За поясом молоток, в руках три огромных гвоздя (помнится, такой гвоздь назывался шпигорь). Ходила я, задумавшись над трудным нашим положением: для декораций нет ни денег, ни материалов. Но, представьте, без отчаяния.
Мне вспомнилось тогда сходное положение, в которое мы, актеры, попали в тысяча девятьсот двадцатом году в Новороссийске, играя "Нору" с В.Э. Мейерхольдом. Придя как-то на первую репетицию, мы попросили роли, а В.Э. сказал - у государства нет бумаги, и мы поищем новый путь постановки пьесы - без ролей на руках. Я хорошо помню, как серьезно мы это приняли и как овладели в результате этим новым методом. Так вот, Самуил Яковлевич, я нашла лично для себя выход. Прежде всего я позвала на помощь здравый смысл и... фантазию режиссера, плюс взяла в помощь своего помощника - рабочего сцены. Ходили мы с ним, моим товарищем, и "думали думу глубокую": как бы покрасивее, порадостнее обставить сцену для школьников. Остановилась я перед задником - узок материал, раздвигается посредине, и, значит, обязательно ребятишкам будет видна ободранная, выколупленная местами каменная стена. "Это плохо", - сказала я своему помощнику. Мой спутник подумал и сказал: "Один шпигорь жертвую, прибью занавеску к стене, не разойдется". "Что вы, - ответила я с испугом. - Ведь к нам придут дети. Этот шпигорь им все настроение может испортить. Вот я что сделаю!" Я сняла с себя единственное мое женское украшение - красивую камею - и зашпилила занавес камеей. Посмотрела - понравилось. И подумалось - вот это красиво! Конечно, дети ее не увидят, мою маленькую камею на сером холсте, но они зато и не увидят на стене "украшения" в виде большого унылого шпигоря.
Самуил Яковлевич засмеялся и сказал:
- А все-таки жалко было, когда, вспомнив о камее только утром, вы не нашли ее в занавесе?
- Ничуть, Самуил Яковлевич. Мы подумали о зрителях и неплохо вышли из положения. А вот без заботы о ребенке один-единственный шпигорь в стене был бы укором равнодушному режиссеру.
Случилось то, о чем не думала и чего не боялась. Настал и у меня момент, когда мой организм, что называется, окончательно сдал. На работе мне стало дурно. Все товарищи, в том числе, конечно, и Самуил Яковлевич, всполошились, вызвали врача. Окруженная дружеским вниманием, взяв себя в руки, я "встряхнулась", встала на ноги и была готова продолжать репетицию "Сказки про козла". Дело приближалось к премьере. Шли последние напряженные репетиции. Моя попытка перебороть недомогание и продолжить работу не являлась тогда, по нашим понятиям, чем-то очень уж героическим. Мы все были в равном положении, и это могло случиться с каждым из нас. Но каждый был тверд духом, каждый был уверен, что около тебя товарищ - друг, готовый прийти на помощь и словом и хлебом...
На этот раз я должна была подчиниться доктору, который вынес строгий приговор - полный отдых не меньше пяти суток, а второй приговор звучал уже мягче, скорее просьбой: "Хорошо бы покормить мясом". Все единогласно подтвердили, что я должна отправиться домой и лечь в постель. Каждый обещал сделать все возможное. Надо ли говорить, что было сделано выше возможного.
Дома Д.Н. Орлов, уложив меня в постель, подал на тарелочке тоненько нарезанные кусочки хлеба, посыпанные солью, а добрая соседка принесла стакан "всамделишного" горячего чая. Как все это дорогое до слез радостно вспомнить и сейчас. "Спи, - заботливо сказал Дмитрий Николаевич, - а я сбегаю быстро за лекарством".
В комнате тихо отмерял минуты маятник... Я заснула.
Разбудил меня какой-то звук и знакомый приятный запах. Я открываю глаза и вижу в облаке тумана или дыма стоящего на коленях перед стулом Дмитрия Николаевича. Что это - сон или сказка?.. На стуле - простая житейская наша керосинка, на ней сковородка с ручкой, подаренная мне хозяйкой... Все - наяву. А что же шипит, трещит и благоухает? "Чем ты дымишь, друг?" - спросила я Дмитрия Николаевича. Он обернулся ко мне весело, лукаво: "Сейчас, сейчас будешь здорова!" И он ловко, совсем как на репетициях "Сказки про козла", приподнимая что-то ножом со сковородки, шлепнул с каким-то звуком на тарелку, похлопал по ней ножом и, притопывая, как делал, играя козла, ногами, подошел ко мне, припевая песенку из сказки Маршака:
Слушай, баба, слушай, дед,
Я сварю для вас обед.
Щей таких вам наварю,
Что не снились и царю.
Он поднес к моему лицу тарелку, и я увидела обуглившиеся тоненькие облатки. Судя по запаху дыма, это были кусочки мяса...
Это как в сказке! Где взял? Давай будем есть... Долго пришлось уговаривать поделить трапезу. Мой друг, буквально глотая слова, убеждал, что он "здорово сегодня сыт...". Никогда мы не ели таких чудеснейших неведомой породы мясных котлет, приготовленных без капли масла, но зато сдобренных такой любовью, добротой и радостью! Право же, мне казалось, что эти таблетки-уголечки обладают целебно-сказочным свойством. Мы ели, обжигая рот этими угольками. Дмитрий Николаевич с счастливым лицом рассказывал мне, что какая-то добрая старушка в обмен на его праздничные "брючишки" "отхватила" ему "кусище" мяса. Опьяненная едой, я чувствовала себя совершенно здоровой, настроение было бодрое. Заснула крепким сном без сновидений. Сколько спала, не знаю... Открыв глаза, вижу - за окном вечер. В комнате тихо. На столе всегдашняя наша подружка-коптилочка мерцает тихим, добрым огоньком, а за столом сидит мой "сказочник" (так называли его Самуил Яковлевич Маршак и Елизавета Ивановна Васильева), сидит и, тихо покачиваясь в такт, разучивает песенку козлика.
Кстати, эта песенка очень долгое время не давалась Д.Н., что приводило композитора В.А. Золотарева в ужас, и он жаловался на него Самуилу Яковлевичу и мне: "Нет, нет, Орлов не споет никогда этой песенки про козла. У него нет такого таланта". - "Споет", - уверяли мы с С.Я. Василия Андреевича. "Когда? После спектакля?" - налетал на нас Золотарев.
Я смотрела сейчас на Д.Н., а он, как зачарованный, не видя и не слыша ничего, тихо-тихо поет про трапезу козла, дирижируя сам себе:
Подают ему еду -
Сладкий пряник на меду.
На покой его ведут,
В зыбку мягкую кладут,
В зыбку мягкую кладут
И качают и поют:
Баю, козлик, баю-бай,
Сладко-сладко почивай.
Видно, дошла до сердца Д.Н. гиперболическая доброта старушки, "отхватившей" ему "кусище" мяса. Вот и запел Орлов.
В дверь тихо постучали. Д.Н. на цыпочках прошел к двери, и я услышала тихий разговор Самуила Яковлевича и Дмитрия Николаевича.
- Я не сплю, сейчас встану, - весело сказала я из-за ширмы.
- Не надо! - говорит один.
- Не вставай, - вторит другой. И оба входят ко мне.
Самуил Яковлевич был встревожен, Дмитрий Николаевич ликовал.
- Как вы себя чувствуете, мой друг? У нас есть надежда сегодня достать мяса. Я пришел сказать...
- Самуил Яковлевич, дорогой, я так наелась. Ваш сказочник праздничные брюки обменял вот на такой кусок мяса. - Смеясь, я развела руками не меньше, чем на аршин. - Завтра, дорогой Самуил Яковлевич, я приду на репетицию.
Самуил Яковлевич вдруг повеселел.
- Как же я рад, что мы все одинаково думаем! Мне стыдно было сказать, - я пришел просить вас, Анна Васильевна, перенести свой отдых на время после премьеры. Иначе мы не выпустим в срок "Сказку про козла".
- Обязательно, Самуил Яковлевич, к сроку выпустим "Сказку". Ну, а теперь я встану, и будем пить чай.
- Нет-нет, мой дорогой друг, я ухожу - много дела, а к тому же сегодня я очень сыт.
Вот и он сегодня "чем-то" очень сыт... Выходит, что не единым хлебом жив человек.
Конечно, об отпуске после премьеры разговора быть не могло. Мы все с увлечением готовились к полюбившейся нам следующей пьесе. Репетиция ее уже назначена на другой день после первого представления "Сказки про козла". Будем готовить "Петрушку" Маршака.
В один, как говорится, из "счастливых дней" заведующий Детским Городком Л.Р. Свирский привел знакомиться с Самуилом Яковлевичем известного кукольника Ивана Афиногеновича Зайцева, который был проездом в Краснодаре. Этот фанатик народного кукольного театра с радостью открывал тайны своего любимого действа. Маршак, автор будущей пьесы для детей, и Орлов, будущий Петрушка, даже заперлись с Зайцевым, чтобы им никто не мешал познавать все тонкости этого искусства.
Дело закипело. На вечерних встречах Маршак писал, переделывал куски "Петрушки". Тут же они на пробу исполнялись актером, и тут же находились решения этой постановки.
Я чувствую сейчас, что рассказать о Петрушке почти невозможно, надо было видеть его в Детском театре, во время репетиций и игры, видеть торжество на лицах взрослых и детей, чтобы понять нашу радость, нашу творческую удачу.
Не знаю, как и отчего все так случилось, но дети на этом спектакле-игре были очень догадливыми и податливыми к нашему "втягиванию" их в общую игру, и в зале царила полная дисциплина.
Издалека доносятся крики: "Петрушка, Петрушка!"
Самуил Яковлевич, сидящий среди детей, встает и приглашает детей пойти посмотреть, что там такое. Навстречу в зал входят шарманщик, человек с ширмой и несколько ребят. И среди них рыжий мальчишка с улицы - это была моя роль. Мне надо было играть в дальнейшем как бы "вожака" зрителей. К моему удовольствию, дети, конечно, узнают знакомую им актрису и вступают с ней в дружбу. Шарманщик обращается к Самуилу Яковлевичу и просит разрешить ему показать Петрушку на сцене нашего театра. Самуил Яковлевич поручает рыжему мальчишке проводить шарманщика на сцену. Я это делаю, захватив с собой несколько ребят, и при этом шепчу им: давайте попросим рабочего - пусть он позволит нам устанавливать с ним декорации. Ребята оживляются и уже чувствуют себя как бы включенными в игру - ждут, чтобы "дяденька" разрешил. Разрешение, конечно, дается сейчас же, и мы - несколько человек (по моему приглашению) - устанавливаем, верней, помогаем рабочему по его указанию устанавливать декорации. Все идет так, как хотелось: легко, естественно.
Окончив работу, мы сбегаем со сцены и садимся среди зрителей. Самуил Яковлевич, Елизавета Ивановна Васильева - соавтор С.Я., педагоги - все тайные участники игры.
Выходит на просцениум шарманщик и предлагает послушать песню. Хрипит-сипит простуженная под дождями и ветрами русская шарманка. Что-то в ней заедает - повторяется один и тот же звук. А потом, пересилив хрипоту, она начинает играть грустную песню. За сценой дирижирует оркестром автор - композитор В.А. Золотарев. Музыка похожа до мелочей на старую шарманку.
Раздвигается занавес. В публике движение. На ширме появляется Петрушка - Орлов. Внешний вид его, повадки, голос - все кукольное, но с теплотой человеческой души. На приветствие детям: "Здравствуйте, здравствуйте!" - ребята отвечают радостно: "Здравствуй!" - и аплодируют. Мы готовы к тому, что Петрушка потянет детей к себе поближе - к ширме. Самуил Яковлевич - главный "ответственный" за этот момент - чувствует, что минута настала, что вот-вот дети поднимутся и побегут к ширме и этим сорвут ход действия. И тогда он встает и делает, привлекая к себе внимание, озорной жест - дескать, пойдем поближе, но тихо и молча. В других рядах повторяют это педагоги. Самуил Яковлевич идет на цыпочках, за ним тихо - ребята, предупрежденные С.Я., чтобы они слушали, что говорит Петрушка. Дети затаив дыхание двигаются, не спуская глаз с Петрушки, слушают... И вот все уже перед ширмой - как на площади - стоят в куче. Петрушка в восторге от близкого соседства с публикой. Он, что ни фраза, - в публику глаз, ища поддержки у ребят. На каждую фразу - хохот. Петрушка вовлекает ребят в общую игру. Сначала отзываются очень скромно и тихо педагоги, поощряя этим и детей к действию. Слышны ребячьи реплики. Петрушка ликует, отвечает мимикой. Вызывает их на активный разговор. И в зависимости от их реплик меняется и Петрушкина интонация и весь его внешний облик. Кто-то из ребят поддерживает его вранье - Петрушка еще больше разгорается, азартнее пересказывая свои небылицы. Несмолкаемый хохот стоит в зале. Когда Петрушке уже нет возможности играть, он начинает вместе со всеми заразительно смеяться. Потом мгновенно, протягивая вперед руку, останавливается. В зале воцаряется тишина. Он принимается с новой силой варьировать свои выдумки. Вот тогда происходит самое захватывающее и для детей и для нас, взрослых. В разговор с Петрушкой вступает Самуил Яковлевич. Трудно сказать, что тут происходит. Дети замирали, не спуская глаз со своих любимцев - автора и актера. И, как теперешние "болельщики" на футболе, ждали, кто кого "переиграет". Все зрители и актеры сливаются воедино. Хохот стоит могучий, фантазия детей разгорается. Все - всамделишное! Всем понятное!
Самуил Яковлевич уличает Петрушку во вранье, Петрушка отвечает мимикой - яркой и такой понятной, что у всех создается впечатление, будто мы слышим голоса обоих. Это чудесное исполнение ролей автора и актера было виртуозно.
Петрушка, пораженный доводами автора, вдруг как бы в раздумье на минуту останавливается и, делая трогательно наивное лицо, говорит, глядя на Самуила Яковлевича: "Простите, соврал!.."
На одном из спектаклей произошло очень смешное и неожиданное. Самуил Яковлевич явно подавил своими доводами Петрушку, и Орлову ничего не оставалось, кроме признания, что он - актер - побежден автором. Самуил Яковлевич, уверенный в победе, бросает последнюю фразу: "Вот что, Петрушка, нечем тебе больше оправдаться. Почему же ты врешь?" И вдруг Петрушкин голос зазвенел, и он резко выпалил: "Потому что так написано!.." Я ахнула. Такой убеждающий ответ не входил в нашу игру. Петрушка-актер, заигравшийся, как ребенок, весело захохотал и зааплодировал, считая автора окончательно побежденным. Ответ Петрушки на самом деле заканчивал спор.
Самуил Яковлевич на минуту остановился. Было заметно, что даже он поражен неожиданностью. И вдруг засмеялся: "Петрушечка, дружок, ведь писал-то пьесу я..." Петрушка удивленно открывает глаза... Автор смотрит, покачивает головой, подтверждая: "Да, конечно, это я выдумал - и шарманщика, и человека с ширмой, и всех действующих лиц. А они все по моему велению уговаривали тебя не врать. Да ты и ухом не повел, сел верхом на ширму и только и знаешь, что говоришь небылицы! Спроси режиссера, Елизавету Ивановну, они тебе то же самое скажут". Петрушка медленно снимает свой колпак с кисточкой, мнет его и растерянно смотрит на нас с Елизаветой Ивановной умоляющим взглядом... И как же трогателен этот Петрушка-весельчак, и как понятно становится детям, что говорил он небылицы не со зла, а чтобы порадовать их веселой выдумкой автора - Маршака. Петрушка вздыхает, вытирает кисточкой набежавшую слезу и сконфуженно говорит: "Извините... Я немножечко переиграл..."
Он так огорчился, что ребята даже утешали его - под закрывающийся занавес, как лучшего друга: "Не унывай, Петрушка, ты нам не врал, ты хотел нас повеселить!" Так кричали, буйно аплодируя, мальчишки. А девочки, тоже аплодируя, кричали наставительно: "Петрушечка, пожалуйста, не ври больше!"
После этого спектакля-игры Орлов потерял до конца своего пребывания в Краснодаре фамилию - Орлов. Но зато дети подарили ему новое любимое имя - "Петрушечка".
Наш Краснодарский детский театр был нашей первой любовью. И был он, как полагается сказочному театру, полон тайн. Не было в то время к Детскому театру исхоженных троп. Не было о Детском театре и книг. Не было и примера работы в нем.
Я лично до этого видела спектакли для детей в театре для взрослых, поставленные на детских утренниках изумительным режиссером-педагогом Н.И. Синельниковым в 1915-1917 годах. Они были так же требовательно, тщательно поставлены, как и спектакли для взрослых, разница была лишь в темах.
Но то были отдельные спектакли для детей, а в памятном 1921 году родился впервые новый Детский театр, первый театр нового времени.
"Петрушкой" было опробовано новое действо - сближение с детьми в общей игре. Тут-то, надеялись мы, и должна была произойти проверка интереса нашего зрителя к театру. А на то, что интерес очень велик, надежда у нас была твердой, потому что спектакли были основаны на материале наших сказок. А сказки писались "дома" - в Детском Городке - С. Маршаком и Е. Васильевой.
К общей радости, на первой же пробе "Петрушки" мы убедились в своей правоте. В дальнейших спектаклях "Петрушки", игравшихся много раз, менялись нюансы поведения зрителей. Но неизменной оставалась праздничная форма представления, настоящее детское увлечение - радостная фантазия ребенка.
В 1922 году нас с Дмитрием Николаевичем вызвали на работу в Москву. С болью готовились мы к отъезду. С нежной любовью прощались с детьми, с родной семьей Детского Городка. С тоской думали о разлуке с другом наших общих дел и мечтаний С.Я. Маршаком.
Вот настал и час расставания. В Детском Городке шел прощальный спектакль "Финист - Ясный Сокол" - Маршака и Васильевой. Надо ли говорить, что в спектакле, где героиня Марья плачет, я буквально лила ручьем настоящие слезы. Сказка окончена.
Как всегда после спектакля, дети весело вбегали на сцену, чтобы поделиться впечатлением о спектакле с нами - актерами. А сегодня мы прощались. Целовали друг друга, плакали... Дети совали в руки нам с Д.Н. записки, полные любви и пожелания здоровья, называли его Петрушечкой, просили опять приехать в Краснодар. Одна девочка подарила Дмитрию Николаевичу маленькую из целлулоида игрушку - козлика. Какой-то мальчик протянул Д.Н. в кулачке своего любимого чугунного солдатика. Тепло, взволнованно, "с подарком" прощалось и Управление Городка. На четвертушке листа значилось:
"РСФСР
Кубчероботнароб
Детский дом труда и отдыха
Детский Городок
28 апреля 1922 года.
Управление Городка просит Вас принять от него, вместо цветов, нижеследующее:
1 п. муки (ржаной)
10 ф. масла (постного)
и наличными 20 млн. рублей".
Ребята уходили домой в слезах. Остались взрослые. Помнится, мы с Д.Н. не стыдились своих искренних слез и говорили себе: "Не забудем никогда!"
До сих пор я думаю о Детском Городке, о его людях, как о верных товарищах. Самуил Яковлевич в этот прощальный вечер прочел написанные им на память о Детском Городке шуточную оду и частушки. Эти маршаковские произведения бережливо сохранились в нашем доме, пролежав много лет. Вот они:
ОДА
Д.Н. ОРЛОВУ
Ты - бескорыстный жрец
Искусства пролетарского!
Ты - гордость и венец
Театра Луначарского!
Властитель ты сердец
Народа Краснодарского
И лектор, наконец,
Ты клуба санитарского!
ЧАСТУШКИ О "ДЕТСКОМ ГОРОДКЕ"
Городок наш, Городок,
Каменное зданье.
Здесь дают в короткий срок
Детям воспитанье.
Заправляют Городком
Лебедь, рак да щука, -
Леман2, Свирский с Маршаком, -
Вот какая штука!
Леман, старый саркофаг,
В эфиопском стиле,
У него обычный шаг -
В час четыре мили.
Пишет новость нам Маршак
Вместе с Черубиной3.
В старину играли так
Лишь на пианино.
Нет резонов никаких
Им писать совместно,
Кто неграмотный из них -
Это неизвестно.
Ипокрены сладкий ток
Нам милей, чем проза.
Любит Свирский Городок
Больше совнархоза.
Год не знали мы забот.
Свирскому спасибо:
Он фунт хлеба нам дает
Да три пуда штыба.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Есть Богданова у нас
Для ролей, где плачут.
Ей проплакать целый час
Ничего не значит.
Кто смешит детей без слов,
Кто наш главный "душка"?
Разумеется, Орлов -
Весельчак Петрушка.
Режиссеры пополам
Делят постановки,
Но один из них - мадам,
А другой - в спринцовке4.
Отчего за сценой рев
В продолженье часа?
То поет Золотарев5
Вместо контрабаса.
Декорации у нас -
Что твоя картина.
Гарбуз6 плачет каждый раз -
"Нет ультрамарина".
Ни копейки Городку
Не дает Притула7.
До тех пор, пока к виску
Не приставишь дула.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кто в совете Городка
На счету особом?
Кто почетный шеф полка? -
Завоботнаробом8.
Городок, наш Городок.
Ты хоть Краснодарский,
Но тебя, наш Городок,
Знает Луначарский.
Прошли годы... У каждого из нас была особая, новая жизнь, другие дела захлестнули и Самуила Яковлевича и нас с Дмитрием Николаевичем. И хотя с конца тридцатых годов все мы жили в Москве, мы подолгу не виделись и не так много переписывались.
Что-то новое, не краснодарское появилось в наших общениях. Что-то новое расцветило нашу "прошлую" дружбу. Не было уже ощущения абсолютно общей жизни, спаянной одной общей работой, но остались между нами глубоко дружественные родные отношения. Так, наверное, бывает у однополчан: на войне острота событий, чувств, а в тылу - особая "памятная" теплота. Может быть, это время и есть самое ценное подтверждение нержавеющей дружбы?
Приведу кусочек из записей Дмитрия Николаевича от 15 мая 1949 года.
"Вечером мы у С.Я. Маршака. Мы знаем друг друга уже 29 лет. В обществе Самуила Яковлевича всегда интересно! Самуил Яковлевич читал Пушкина и свои сонеты. Чудесны! Подарил нам книжку переводов Шекспира. Мы видимся редко, иногда раз в год. Мы хорошо проводим время: общую любовь к нашему театру храним поныне. Мы состарились, а воспоминания молодости придают тихую грусть. Встречаясь, мы ощущаем нежность друг к другу".
Еще вспоминается: звонит по телефону Самуил Яковлевич и сразу же, с присущей ему сейчас еще большей, чем раньше, торопливостью - из-за большой и разносторонней работы - обращается к Дмитрию Николаевичу, подошедшему к телефону, совсем с неожиданным вопросом: "Ты читал "Страну Муравию" Твардовского?" - "Нет", - говорит Дмитрий Николаевич. "Приезжай ко мне". - "Когда?" - "Сейчас, - говорит С.Я., - почитаем. Это для тебя, это твоя тема. Поверь мне, мой друг, ты чудесно будешь читать. Читай обязательно. Жду".
Телефон замолкает, говорить дальше С.Я. некогда, но через час он снова вернется к разговору и будет читать Д. Орлову куски полюбившейся ему "Страны Муравии".
- А что дальше? Дальше "Василий Теркин"...
Что может быть дружественнее?
Когда Д.Н. тяжело заболел, ежедневно, в один и тот же час - перед моим уходом в больницу - звонил Самуил Яковлевич и находил для меня самые нужные, убедительные слова, чтобы я могла взять себя в руки, а это было необходимо для Д.Н., который по глазам читал свой приговор.
19 декабря 1955 года Д.Н. умер. С.Я. написал мне из больницы:
"Хорошо, что Вы уехали из города, что вокруг Вас снег, деревья и тишина, которая соответствует сосредоточенности Вашей души. Пусть печаль Ваша будет "светла", как говорит Пушкин. Ведь она Вам дана надолго, на всю жизнь.
Бывают люди, в которых так много света, что после смерти в жизни остается светящаяся тень их существования. Таков был Митя, таков был его талант - очень русский, широкий, обаятельный и в своем юморе и в своем лиризме. Будем же помнить его и любить, как любили многие годы...
С. Маршак.
21 января 1956 г.".
За три недели до смерти самого Самуила Яковлевича я получила от него письмо. Оно было как бы продолжением наших краснодарских разговоров, мыслей, дружеских советов. Оно взволновало меня заботой, выраженной с предельной простотой.
Горько прощание с другом. Тяжело осознание слова "невозвратно". С Самуилом Яковлевичем ушел большой кусок и моей жизни - поры молодости и человеческого становления.
Но все же, когда поздней ночью едешь или идешь по замершей в тишине улице Чкалова, мимо дома № 14, до боли чувствуешь, что его нет, что в кабинете его уже не горит свет, что он не трудится в том самом кожаном кресле, у того самого письменного стола, у которого я привыкла его видеть, что не приближает к почти ослепшим глазам читаемую рукопись...
И - скажем мы словами его любимого поэта-философа А.А. Фета -
...Жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем
И в ночь идет, и плачет уходя...
Примечания
1. Лев Рафаилович Свирский, работник Краснодарского совнархоза, заведующий Детским Городком. ↑
2. Борис Алексеевич Леман, профессор-египтолог, один из создателей Детского Городка, ведавший в нем учебно-просветительной работой. ↑
3. Поэтесса Елизавета Ивановна Васильева (урожд. Дмитриева), в молодости выступавшая под псевдонимом "Черубина де Габриак". ↑
4. Алексей Алексеевич Дмитриев, командир Красной Армии, носивший буденовку, член РКП (б), режиссер Детского Городка (вскоре ушел в армию и погиб в боях с белогвардейцами). ↑
5. Василий Андреевич Золотарев, композитор, ученик Балакирева. ↑
6. Яков Григорьевич Гарбуз, художник Детского театра, ученик Бакета. ↑
7. Михаил Фомич Притула, заведующий финансовым отделом Кубанского областного отдела народного образования и бухгалтер Детского Городка. ↑
8. Михаил Александрович Алексинский, заведующий Областным отделом народного образования, бывший начальник Политотдела в Красной Армии. ↑