Б. Галанов
Через день после нападения фашистской Германии на Советский Союз в "Правде" было напечатано стихотворение Маршака "В поход!". Начальные строчки стихотворения еще овеяны летней московской мирной жизнью. С болью описывает поэт прелесть поздней, в тот год необычно затянувшейся весны:
Вместе весна и лето
Нынче гостят в Москве.
Столько рассеяно света
В тучах и в синеве.
Мирно Москва проснулась
В этот июньский день.
Только что развернулась
В скверах ее сирень.
Эти строфы как бы прямо перекликаются с одним из последних довоенных произведений Маршака о том "хорошем дне", когда так же вот, "радуясь лету и миру, утро встречала Москва". Но война уже заполыхала у нас на пороге. И в этом первом своем военном стихотворении, оглядывая по-фронтовому строгую Москву, Маршак видит тех же, кого описал в "Рассказе о неизвестном герое", - скромных советских юношей и девушек, но только ставших с этого дня воинами:
Разом, в одно мгновенье,
Все изменилось кругом.
Юноша в майке весенней
Смотрит суровым бойцом.
Девушка стала сестрою,
Крест - на ее рукаве.
Сколько безвестных героев
Ходит сейчас по Москве...
Вместе со всем советским народом Маршак чувствовал себя в боевом строю. Сатирические жанры - "оружия любимейшего род", - как и в дни войны гражданской, вновь были мобилизованы и призваны. И для Маршака сатира стала на несколько лет главным оружием. В эти годы он как бы вел непосредственный и непрерывный разговор со своим читателем. Рядом с гневной публицистикой Эренбурга, фельетонами Демьяна Бедного, рисунками Кукрыниксов в печати изо дня в день появлялись неистощимо остроумные сатиры Маршака. Редкий номер большой всесоюзной "Правды" или маленькой дивизионной газеты обходился без уголка сатиры. Мы не говорим уже о фронтовом, поистине неисчерпаемом солдатском юморе. Из этих прибауток и поговорок, сопровождавших бойцов в самые трудные дни войны, родилась такая значительная народная поэма, как "Василий Теркин" Твардовского. И те же меткие, точно подслушанные словечки и обороты речи, частушки, шуточные песни по-своему входили и в поэзию Маршака. "На фронте, - писал он, - острое, крепкое слово идет рядом с подвигом, и жаль пропускать эти слова мимо ушей".
Однако нельзя объяснять интерес Маршака к сатирическим жанрам только общим расцветом сатиры в военные годы. Мы знаем, что смех Маршака и в мирное время не всегда звучал мягко и добродушно. Из таких стихов, как "Мистер Твистер" или "Акула, гиена и волк", впоследствии, как из зерна, выросли, развились многочисленные сатирические стихи и военные агитплакаты Маршака, обогащенные всем накопленным за эти годы политическим, житейским, художественным опытом.
Оружием сатиры поэт защищал в период войны все то, что утверждал в годы мирного строительства. Гражданский пафос его сатирических стихов тот же, что и в стихах для детей, в "Лирической тетради", в многочисленных переводах из сокровищницы мировой поэзии, - он обусловлен гуманизмом, столь свойственным Маршаку. Даже между боевыми стихотворными плакатами и переводами сонетов Шекспира, над которыми Маршак начал работать именно в годы войны, нет резкой непереходимой границы. И там и тут по-своему отражались важнейшие мотивы его творчества. Открывая советскому читателю широкий, всеобъемлющий гуманистический мир, мир Шекспира, сам Маршак ощущал великого поэта соратником в борьбе против врагов человечества. Высокая лирика и политическая сатира служили общим целям. Во всяком случае, на книге переводов шекспировских сонетов Маршак имел основание написать:
Соратником его мы признаем,
Защитником свободы, правды, мира.
Недаром имя славное Шекспира
По-русски значит: потрясай копьем.
Но прежде чем непосредственно перейти к анализу сатирических стихов Маршака, хочется высказать одно общее соображение. Белинский как-то заметил: искусство смешить труднее искусства трогать. И дальше: можно растрогать поддельною чувствительностью, криком вместо чувства, однако, чтобы заставить смеяться, нужны природная веселость и юмор.
И в самом деле, без этих качеств вряд ли станешь юмористом-сатириком. Мы бы добавили - и детским писателем. Хорошая книга для ребят должна быть такой же веселой, жизнерадостной, как и сам читатель, для которого она предназначена. И хотя между добрыми, шутливыми песнями для маленьких и гневной сатирой для взрослых нельзя поставить знак равенства, можно с полной уверенностью сказать, что без прирожденного чувства смешного не напишешь ни забавной детской сказки, ни гневной сатиры.
Конечно, смех смеху рознь. От автора комедии Белинский требовал не только природной веселости, но и глубокого, острого взгляда на основы общественной морали. Достоинства сатирического произведения нельзя измерять только по числу острот и каламбуров, щедро или скупо отпущенных автором. Когда в начале 20-х годов Маяковский написал "Схему смеха" - шутливый образчик юмористического стихотворения, призванного смешить "только словесной обработкой", - то, публикуя его, он предупреждал, что дает пособие для изучения "стиховых приемов", но отнюдь не стих, "годный к употреблению"1. К сожалению, мы порой снисходительно одобряем и признаем "годными к употреблению" даже посредственные изделия литературных ремесленников, которые усвоили лишь внешние приемы комического, нехитрую "схему смеха", гораздо менее смешную, чем у Маяковского. А между тем всегда важно задуматься: есть ли у автора, кроме острот и каламбуров, драгоценный дар видеть в смешном свете то, что в интересах общества действительно подлежит осмеянию и обличению, как умел это видеть Маяковский во всем, что не соответствовало идеалам нового, социалистического общежития?
В творчестве Маршака глубокий и острый взгляд на вещи неизменно сочетается с прирожденным чувством комического, с умением шутить и любовью к шутке. В своих стихах для детей он живой, занятный, неистощимо изобретательный рассказчик. Но и в сатирических стихах для взрослых, казня отрицательные явления действительности, он остался жизнерадостным, щедрым на выдумку. От этого стих его не потерял ни серьезности, ни значительности. В самые суровые дни войны сатира Маршака, воспитывая ненависть и презрение к врагу, внушала душевную бодрость - оптимистическую веру в победу. В его обличительных стихах, в гневной и едкой насмешке всегда чувствовалось огромное моральное превосходство советского человека над силами зла. Такой смех в статье о сатире Щедрина Луначарский называл победоносным. Это смех "...уже победивший... смех, блистающий внутренней победой"2. И читатели высоко ценили в сатире Маршака ее бодрость, веселость.
Мы только что сказали - "сатирические стихи для взрослых". Это не совсем точно. В обширном поэтическом хозяйстве Маршака, которое он сам шутливо называл "многопольным", есть книжки для разных возрастов. Сонеты Шекспира, стихи и песни Бернса, "Лирическая тетрадь" имеют своих читателей, а "Усатый-полосатый" и "Сказка о глупом мышонке", "Человек рассеянный" - своих. Но когда в начале войны стали появляться политические памфлеты и плакаты Маршака, родившиеся в тесном творческом содружестве с художниками Кукрыниксами, эти колючие строки, эти меткие рисунки были одинаково понятны бойцу на фронте и школьнику. Ведь многое из того, что составило индивидуальные, неотъемлемые качества Маршака-сатирика, проявилось у него гораздо раньше - в работе над стихами для детей. Мы имеем в виду прежде всего лаконичность формы, ту афористическую отточенность мысли, благодаря которой многие его плакаты и листовки действительно становились "крылатыми". Как и в детских стихах, в сатире все должно быть законченно, выразительно, стих должен быть живым и гибким, а слово доходчивым. И, думается, прав был К. Чуковский, который писал в разгар войны, что, хотя сатирические стихи и плакаты Маршака предназначены для взрослых, в них он видит один из триумфов нашей детской поэзии. "Только пройдя долгую, многотрудную школу поэтического творчества для малых детей, можно достичь такой четкой структуры, такой алмазной чеканки стиха"3.
Маршак, например, отлично овладел в стихах для самых маленьких короткой, в два-три слова, строкой, взыскательно подбирая, отцеживая самые точные и полновесные слова. Такой же строкой он писал и многие политические стихи. Возьмем наудачу популярное в начале войны стихотворение "Вся Европа". Есть в нем и блистающий внутренней победой смех, о котором говорил Луначарский, и ясность, простота, одинаково доступные взрослому и ребенку. А присущие этим стихам политическая значительность и острота до сих пор не утратили своей актуальности. В самом деле, разве строки, написанные четверть века назад, не звучат злой насмешкой по адресу нынешних любителей сколачивать всевозможные агрессивные блоки и союзы?
Кличет Гитлер Риббентропа,
Кличет Геббельса к себе:
- Я хочу, чтоб вся Европа
Поддержала нас в борьбе!
- Нас поддержит вся Европа! -
Отвечали два холопа.
И пустились вербовать
Многочисленную рать.
Швед
Из города Берлина,
Три бельгийца
С половиной
Да подручный
Дорио
Встать готовы
Под ружье.
Опереточный
Испанец
С шайкой жуликов
И пьяниц -
Вот фашистский
Легион
Всех мастей
И всех племен.
Вызвал Гитлер
Риббентропа
И спросил,
Нахмурив лоб:
- Это что же,
Вся Европа?
- Вся! - ответил Риббентроп.
О чем бы ни писал Маршак в разгар войны, он всегда исходил из простого, непреложного и справедливого закона: враг, посягнувший на жизнь и счастье человечества, должен быть раздавлен. Это постоянный внутренний пафос поэзии Маршака. И дело шло не только о физическом уничтожении нацистских группенфюреров разного масштаба, но и об искоренении нацистских идей, звериных нацистских порядков, гнусной гитлеровской системы тотального воспитания, призванной калечить и оболванивать людей! В стихотворении "Юный Фриц, или Экзамен на аттестат "зверости" Маршак вложил в уста фашистского жреца науки слова, метко определяющие истинный смысл этой системы:
Похвалил учитель Фрица:
- Этот парень пригодится.
Из такого молодца
Можно сделать подлеца!
А сатирический образ юного фашистского оболтуса, твердо усвоившего ту истину, что нос дан фашисту для вынюхивания крамолы, уши - для подслушивания, руки - для грабежа и убийства, голова - для ношения стальной каски, стал живым воплощением дикой свирепости и духовной скудости фашизма.
В соответствии с общим сатирическим замыслом и ритм стиха, нарочито упрощенный, барабанный - левой, правой, раз и два! - служит задаче осмеяния самой системы фашистского воспитания:
- Для чего фашисту ноги?
- Чтобы топать по дороге, -
- Левой, правой, раз и два!
- Для чего же голова?
- Чтоб носить стальную каску
Или газовую маску,
Чтоб не думать ничего
(Фюрер мыслит за него).
Кстати, в послевоенные годы Маршаку опять пришлось выступить против безумцев, которые, позабыв уроки истории, принялись воспитывать новых убийц с аттестатом "зверости" в кармане.
Когда в зарубежных газетах появились сообщения о выпуске в продажу игрушечной атомной бомбы, Маршак написал памфлет "Бомбы и бомбоньерки":
Румяный ребенок с папашей своим
Придет в магазин, и приказчик,
Сияя улыбкой, откроет пред ним
Наполненный бомбами ящик.
- Вам бомбочку нужно? Пожалуйста, сэр.
Швырните одну для проверки.
Вот мелкий, вот средний, вот крупный размер.
А это для них - бомбоньерки!
Выходит малыш из стеклянных дверей
Еще веселей и румянее.
Спешит он домой, чтоб начать поскорей
Учебное бомбометание.
Для практики бомбу бросает дитя
В кота, петуха и наседку.
Потом в гувернантку швыряет, шутя,
И в тетку, и в бабку, и в дедку!
Это злая, сатирическая картинка с натуры, почти моментальная фотография. И на первый взгляд все в ней в высшей степени привлекательно, умилительно, респектабельно: и добрый папаша, и его румяный малыш, и предупредительный приказчик в игрушечном магазине, с готовностью раскладывающий перед покупателями товары. Но тем резче, ощутимей контраст. Из маленького эпизода в игрушечном магазине Маршак сделал серьезный и глубокий вывод. Развивая в заключительных строфах стихотворения близкую и дорогую для себя, как художника, идею, поэт поднимается до большого политического обобщения:
Убийцы, детей превращая в калек,
Дают им игрушечный "атом".
Но мирный, здоровый, простой человек
Защитником будет ребятам!
Намного сильнее он всех королей -
Железных, стальных или пушечных.
Так пусть же он землю избавит скорей
От бомб настоящих, а малых детей -
От самых зловредных: игрушечных!
Политически важную мысль Маршак произносит открыто, с плакатной прямотой. И это характерно для его сатирических произведений. Но он умел выразить мораль стихотворения и в форме презрительной, ядовитой насмешки, которая сразу придавала глубокий смысл нарисованной им сатирической картине. В 1943 году в "Новой басне про старого лжеца", перекликающейся с басней Крылова "Лжец", Маршак едко высмеял гитлеровского лжеца генерала Роммеля, который, показывая журналистам укрепления "Атлантического вала", хвастался, что все вокруг них сплошь заминировано:
- Смотрите, на лугу жует корова.
Даю вам слово,
Что минами она у нас начинена.
И если ток включить,
Взрывается она.
Мы все минируем - от хлева до овина.
Вот женщина идет - как ваше имя?
- Минна!..
Услышав сей ответ, пугливый журналист
От Минны бросился бежать, дрожа как лист.
И больше к Роммелю не ходит на беседы,
Боясь коровьих мин и женщины-торпеды!
Это забавный и острый каламбур, где трижды весело обыграны три разных значения слова "мина". А вывод дает точную политическую квалификацию дешевым трюкам фашистской пропаганды:
У басенки моей простейшая мораль:
Границы должен знать и самый пылкий враль.
Пускай припомнит он один закон старинный -
Что при плохой игре не помогают мины!
Сатирические стихи Маршака, в большинстве своем приуроченные к определенным событиям, написанные "на случай", с той "телеграфной, пулеметной быстротой", которую Маяковский считал необходимым условием своей работы в Роста, включали и грозный, бичующий смех, и лирическое раздумье, и прямой публицистический призыв. Если бы это было не так и сатиры Маршака были только по-фельетонному остры и злободневны, только возбуждали улыбку, используя - пусть даже мастерски - одни и те же приемы, краски, интонации, они сохраняли бы сейчас в лучшем случае лишь исторический интерес.
Но в том-то и дело, что, соединяя в живом потоке поэзии сатиру и лирику, Маршак передал в своих памфлетах, эпиграммах, плакатах многообразие мыслей и чувств, которыми жили советские люди в дни войны.
От бойких, игривых и шутливых фельетонов, когда-то мелькавших на страницах "Сатирикона" и петербургской "Всеобщей газеты", Маршак проделал огромный путь до боевого публициста-правдиста. Его стих стал гораздо лаконичнее, приобрел форму, композицию. Но из опыта тех далеких дней он вынес, вероятно, умение быстро откликаться на события жизни. В сборниках "Урок истории", "Блиц-фрицы", "Черным по белому", "Капут", куда вошли лучшие сатиры Маршака военной поры, и не только в этих сборниках - в многочисленных плакатах и эпиграммах, не включенных в сборники, то звучит окрыляющая стих высокая патетика, то, как в лирике, слышится живое биение человеческого сердца. Вот почему и краткое четверостишие военной поры - надпись на пакете с сухими овощами и концентратами, как бы заменявшая бойцу острую приправу к гороховому супу или к пшенной каше, - выдержав проверку временем, потом по праву заняло свое место в собрании стихотворений как равный, а иногда, употребляя выражение Маяковского, и "ценнейший образец поэзии".
Для каждой такой надписи Маршак находил оригинальное решение. И гневен и весел он всегда по-своему. Это сатира Маршака, и ее не спутаешь с произведениями других поэтов-сатириков. Недаром, раскрывая в дни войны свежий номер "Правды", читатель и без подписи авторов мог узнать на четвертой странице колючий стих Маршака и карикатуру Кукрыниксов - этот своеобразный дневник суровой боевой поры в стихах, в рисунке, в плакате.
Вспомним один из самых первых военных плакатов - "Суворовцы-чапаевцы". Он появился в июне 1941 года, одновременно с первыми сообщениями о боевых действиях наших войск.
Бьемся мы здорово,
Колем отчаянно -
Внуки Суворова,
Дети Чапаева.
Это плакат героический, стих его, как пословица, прост, доходчив, немногословен; он похож на удалую солдатскую песню. Новое тогда еще сочетание имен Суворова и Чапаева напоминало о традициях русской воинской славы. В скупые, энергичные строки поэт сумел вложить большое патриотическое содержание.
Совсем по-иному звучит текст листовки для пачек с табаком "Гвардейский". Табак вместе с другими подарками предназначался для бойцов Панфиловской дивизии, которая первой удостоилась звания "Гвардейской":
В бой, дивизия гвардейская!
Под огнем твоих атак
Отступает рать злодейская,
Дело Гитлера - табак!
На обертке горохового концентрата Маршак писал:
Пообедал немец плохо,
На чужих живет хлебах.
Захотел поесть гороха
И остался на бобах.
При всей серьезности темы тон стихов задорный, шутливый, даже озорной. И фронтовики в самом деле от души смеялись, находя в пакетах с табаком и концентратами то шутки и прибаутки, то дружески ободряющее напутствие поэта.
А вот другой плакат - "Зимний", приуроченный к кампании сбора теплого белья. Здесь Маршак удачно использовал для боевых, агитационных целей приемы и средства лирической поэзии:
Ты каждый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет война.
В "зимнем плакате" нет прямого упоминания о сборе белья. Речь идет о гораздо большем: о том, что каждый человек в тылу не должен ни на минуту забывать, что "метет метель", что "идет война".
Интонация - сосредоточенная, чуть тревожная и немного грустная, как в самых задушевных стихах из "Лирической тетради". Сердечный, раздумчивый тон обращения, несколько неожиданный для агитплаката, здесь прозвучал естественно и органично.
И не случайно, конечно, "минутные" свои стихи поэт впоследствии включил в книгу самых заветных лирических произведений. Он часто повторял, что минутная стрелка не может показать нам время без часовой. В лучших стихах Маршака обе стрелки всегда работали согласованно. "Минутные" стихи по случаю сбора теплого белья обращались к совести с такою же неотразимой силой и непосредственностью, как и те, в которых воплотились раздумья поэта о совести и чести:
На всех часах вы можете прочесть
Слова простые истины глубокой:
Теряя время, мы теряем честь.
А совесть остается после срока.
Она живет в душе не по часам.
Раскаянье всегда приходит поздно.
А честь на час указывает нам
Протянутой рукою - стрелкой грозной.
Сатирические стихи Маршака проделали с армией весь поход, откликаясь на разгром немцев у озера Ильмень, на освобождение станции Дно, на разрыв вражеского кольца вокруг Ленинграда, пока, наконец, не дошли до Берлина. Это была живая летопись тех лет. И "Берлинская эпиграмма" ее как бы завершала. В ней жило великое ощущение победы и новое тогда еще для советского человека сознание, что наши воины уже в Берлине, в самом сердце фашистской империи. Во всяком случае, две надписи на стене берлинского дома говорили о нашей победе столь же красноречиво, как и внушительные цифры военных трофеев, захваченных в германской столице:
"Год восемнадцатый не повторится ныне!" -
Кричат со стен слова фашистских лидеров.
А сверху надпись мелом: "Я в Берлине".
И подпись выразительная: "Сидоров".
К работе над боевыми газетными стихами и агитплакатами Маршак пришел зрелым художником, во всеоружии поэтического опыта. Это, конечно, намного облегчало его задачу. Но следует вспомнить и другое: он пришел, сознавая всю особенность и ответственность того, что предстояло сделать. И, хотя ему не раз случалось писать стихи и эпиграммы торопливо, по-газетному, "в номер", он стремился работать в полную силу, не снижая поэтического мастерства. В этом смысле сотрудничество в газете потребовало от него не меньшего, а даже высшего напряжения сил. Так, например, Маршак написал до десятка вариантов "зимнего плаката", прежде чем нашел окончательно удовлетворивший его тон. Но в то же время нельзя не заметить, что опыт, приобретенный Маршаком в газете и в работе над плакатом военного времени, обогатил поэта новыми художественными средствами и приемами, помог ему даже как переводчику сатирических посланий Бернса, а может быть, и сонетов Шекспира с их эпиграмматическими заключительными двустишиями.
Примечания
1. В. Маяковский. Полное собр. соч., т. 12. М., Гослитиздат, 1959, стр. 51-53. ↑
2. А.В. Луначарский. Русская литература. Избранные статьи. М., Гослитиздат, 1947, стр. 200-201. ↑
3. К. Чуковский. У живого источника. Газета "Литература и искусство", 13 февраля 1943 года. ↑