"Я думал, чувствовал, я жил". - М.:
Советский писатель, 1988. С. 533-535.
И. Гальперин
Когда я вспоминаю Самуила Яковлевича Маршака, меня прежде всего охватывает чувство удивления. Удивляться можно только необыкновенному, а у Маршака все было необыкновенно.
Меня поражала его любовь к слову, его обостренное чувство целесообразности и меры, его нетерпимость ко всему, что звучало фальшиво, надуманно, неестественно. Мне часто приходилось бывать у Маршака, слушать его новые стихи и переводы, говорить об искусстве перевода и, в отдельных случаях, толковать вместе с ним некоторые трудные для понимания строки сонетов Шекспира. Как точно, с какой глубиной мог он вскрывать ту едва заметную внутреннюю сущность стиха, которая составляет душу поэтического произведения!
Расскажу об одном случае. Однажды я сидел в кабинете у Самуила Яковлевича и слушал его новые переводы сонетов Шекспира, которые только начали появляться в журналах. Я его спросил, почему он до сих пор не перевел 90-й сонет, который, с моей точки зрения, является одним из лучших.
Он попросил меня прочесть этот сонет по-английски и затем заставил повторить его два или три раза. После этого мы перешли в столовую, где было еще несколько друзей и родных Самуила Яковлевича, но он вскоре ушел и больше не выходил из кабинета. Разошлись мы рано - часов в 9-10 вечера. Ночью, примерно в 2 часа, меня разбудил телефонный звонок. Радостный голос Маршака:
- Перевел. Перевел ваш любимый сонет. Слушайте. Несмотря на поздний час и на телефонные "искажения", я все же уловил, что в переводе нет того звукового повтора, который столь характерен именно для этого сонета и которым опосредованно передается эмоциональное напряжение всего сонета. Я сказал об этом Самуилу Яковлевичу. Он рассердился: "Вы, филологи, буквоеды! Вам нужна не поэтическая, а формальная точность! Больше не буду вам читать свои переводы!"
Прошло два месяца. Маршак все это время ни разу не звонил мне, а надо сказать, что, когда он переводил сонеты, мы виделись довольно часто. Но когда он наконец позвонил и попросил прийти и послушать исправленный вариант 90-го сонета, я очень обрадовался.
- Русскому языку, - говорил Маршак, - не так уж свойственна аллитеративная фактура стиха. В английском языке наоборот - традиция аллитерированного стиха восходит еще к древнеанглийскому эпосу. Вместо звукового повтора на "о" и "оу" в английском подлиннике я заменил слова "страдание" и "несчастье" на русское ёмкое, большое слово "беда". И теперь этот стих звучит так: "Что нет невзгод, а есть одна беда".
Мне и теперь кажется, что две эпиграмматические строки 90-го сонета Шекспира в переводе Самуила Яковлевича не уступают, а может быть, и сильнее, чем в подлиннике. Помню, он произнес слово "беда" на народный лад: "бяда", - подчеркивая этим то действительно огромное содержание, которое вмещается в этом слове.
У Маршака было удивительно точное образное мышление, и реализовалось оно часто в народно-сказовых формах. Помню, на прогулке в Кемери, где мы вместе отдыхали в 1947 году, он, отбиваясь от комаров, которых в Кемери было предостаточно, в сердцах сказал: "Проклятые комары! Заели! Вот муха дура: летит не знает, где сядет. А комар - что "мессершмитт": наметит себе цель и летит прямо на нее".
А его экспромты! На томике сонетов, подаренном С.В. Кафтанову, я помню следующую надпись:
Сергей Васильевич Кафтанов,
Старик Шекспир Вам шлет привет.
Ему подобных великанов
У англосаксов нынче нет.
Он на потомков смотрит гневно,
Вы сами убедитесь в том,
Когда с Галиною Сергевной
Вдвоем прочтете этот том.
К сожалению, эту книжку с надписью у С.В. Кафтанова "увели", и хорошо, что я запомнил эти строки любимого поэта.
Трудно в отрывочных эпизодах рассказать о том огромном наслаждении, которое доставляло непосредственное общение с Маршаком. Каждая встреча с ним вызывала чувство благоговения, чувство, которое всегда испытываешь от близости к вдохновенному таланту. Но наши встречи не ограничивались разговорами о поэзии. Мы много говорили об эстетике, о теоретических проблемах стилистики и литературоведения. Много спорили о том, какими должны быть словари. Его стихотворение "Словарь" я до сих пор не могу читать без волнения. Строка "бог сыну не дал веку" каждый раз напоминает мне, как тяжело Самуил Яковлевич перенес смерть младшего сына. Это стихотворение я поместил эпиграфом к вышедшему в 1972 году Большому англо-русскому словарю.
Книга "Воспитание словом" - его теоретико-лингвистическая работа. "И я решил написать кое-что о слове с ваших позиций, - говорил он мне с лукавой усмешкой, - но, может быть, не так сухо, как пишут лингвисты. Скажите мне ваше мнение".
В 1947 году в Кемери я выступал со вступительным словом перед большой аудиторией, собравшейся слушать стихи и переводы Маршака. Характеризуя разносторонность его творческого диапазона, о котором так много и так хорошо писали и говорили до меня, я подчеркнул глубокое проникновение поэта в сущность поэтической формы и его синтезированное воплощение художественного и научного мировоззрения.
Жаль, что задуманная им книга по теории художественного творчества не успела осуществиться.