Главная > О Маршаке

"Я думал, чувствовал, я жил". - М.:
Советский писатель, 1988. С. 213-218.

Н. Григорьев

Из первых дней творения

Однажды меня, корреспондента большой центральной экономической газеты, позвали к Самуилу Яковлевичу Маршаку. Было это уже давно, в Ленинграде...

В ту пору у меня вышла книжка очерков "На Турксибе". Это - наблюдения и раздумья инженера-экономиста, адресованные тому кругу квалифицированных читателей, для которого я работал и в газете. Турксиб был одной из основных строек первой пятилетки, и естественно, что гигантское по тому времени строительство породило множество острых, дотоле вообще не существовавших в народном хозяйстве проблем. Важно было поставить их в порядок дня, что я и попытался сделать в книжке.

И вдруг звонят по телефону и говорят, что моим "Турксибом" заинтересовался Маршак... Вот еще курьез! Я со смехом представил себя в роли посетителя детского издательства, где создаются и обитают "Рассеянный с улицы Бассейной", "Это он, это он, ленинградский почтальон", где "Дама сдавала в багаж...", где пляшут и водят хороводы "Мухи-Цокотухи"... Все же пошел - из любопытства.

Знакомство состоялось в Доме книги, что на Невском. Это была пора, которую справедливо можно назвать первым днем творения советской литературы для детей. У колыбели этой новой, революционной, впервые в мире зарождавшейся литературы стоял М. Горький. А создавать новое можно было, лишь развенчивая буржуазную детскую литературу, с ее сусальностью, лицемерием, пай-мальчиками и белоручками-девочками, - "литературу-гувернантку", уводившую детей от подлинной жизни народа.

В тесном общении с Горьким в Ленинграде засучив рукава работал над новинкой Маршак. Самуил Яковлевич жадно и неутомимо выискивал новых людей. К нему, в широко распахнутые двери детского издательства, приходили инженеры, ученые, градостроители, военные, путешественники, разведчики недр, рыбаки, охотники, водолазы... Он ни у кого не спрашивал "литературного стажа"; наоборот, казалось, был особенно удовлетворен, когда заинтересовавший его бывалый человек, смущаясь, признавался, что не сочинил в жизни ни строчки, если не считать записей в какой-нибудь пикетажный или вахтенный журнал.

Самуил Яковлевич не имел того, что в учреждениях почтительно именуется кабинетом. Нельзя сказать, чтобы администрация не попыталась обставить работу Маршака удобствами. Однако из этого ничего не получилось. На оседлую жизнь в кабинете склонить Маршака не смогли, - он оставался стремительным и вездесущим в издательстве кочевником.

Поднявшись на третий, детиздатовский, этаж, я заглянул в дверь около лифта. Здесь оказались журналы "Еж" и "Чиж", оба в одной комнате. Происходило многолюдное собрание, и я в нерешительности попятился. Но мне шепнули, указав на подоконник: "Не маячьте. Садитесь - там еще можно потесниться". И тотчас перестали мною интересоваться.

Нет, это было совсем не собрание в обычном смысле. Посреди комнаты на стуле сидел пожилой человек. Красивый, но уже почти голый череп, небольшие подстриженные усы. Человек был в пальто, которое неуклюже топорщилось у затылка, подпирая пряди волос. Казалось, зашел этот человек в редакцию на минутку, а его немедленно взяли в осаду слушатели. Со скептической усмешкой, как бы подтрунивая сам над собой, человек на стуле рассказывал о приключениях русских моряков в жарких странах.

- Борис Степанович... - пылко перебили рассказчика. - Да как же вы сами-то... Это невероятно!

- Вот-вот, так и на Мадагаскаре решили, не поверили... Но ведь нам-то уже пора понимать, что для русского моряка нет ничего невозможного на свете!

Один из слушателей, как видно художник, поднял над головой для всеобщего обозрения крупно и сочно сделанный эскиз.

- Пока вы, Борис Степанович, рассказывали... - Художник скромно умолк в ожидании оценки своего труда.

Рассказчик откинулся на стуле, прищурился:

- А что же, неплохо, совсем неплохо... Схвачено главное.

Художника тут же взяли за плечи, приземлили на стул:

- Садись, Валентин, дорабатывай. Поставим в номер... А за вами, Борис Степанович, подпись к рисунку!

- Зачем же подпись? - ворчливо отозвался рассказчик. - Я рассказ приготовлю.

Так я невзначай впервые увидел Житкова.

Я спросил про Маршака. "Только что был, - ответили мне. - Заходил с молодым автором".

Пришлось немало потолкаться по этажу, пока наконец удалось разыскать Маршака. Мне показали на плотного, среднего роста человека, который в коридоре, приткнувшись от прохожих к стенке, толковал с посетителем. Посетитель был в унтах и с планшеткой летчика. Судя по лицу Маршака, он весь находился во власти происходившей беседы. Смеялся, дружески притрагивался к могучей груди летчика и порывисто запускал пальцы в свою густую шевелюру, крепко растирая темя, - словно для того, чтобы побуждать мозг к новым и новым идеям.

Я остановился в нескольких шагах. Маршак сразу заметил меня, извинился перед собеседником, подошел.

Я назвал себя. Он крепко, обеими руками, схватил меня за руку и, наклонив голову набок, несколько мгновений ласково и в то же время изучающе глядел мне в глаза.

- Очень рад познакомиться. Спасибо, что пришли... - Не отпуская моей руки, он повернулся к выходившим в коридор нескольким дверям. - Куда бы нам с вами... - Он озабоченно оценил взглядом каждую из дверей, потом подтолкнул меня к одной из них: - Вот сюда. Посидите в комнате, я сейчас освобожусь...

Маршак вошел, энергично распахнув дверь.

- У вас в вашей книжке, - заговорил он еще с порога, - есть интересные наблюдения. В степях Казахстана, пишете вы, так жарко, что люди носят ватные халаты, меховые шапки и теплые сапоги. Это неожиданно. Это опрокидывает наши представления о летней одежде. И сразу начинаешь чувствовать, что в Средней Азии - не то что здесь: там какая-то свирепая, злодейская жарища!.. Это хорошо дано. И сведение - и загадка: а ну-ка, мол, догадайся, почему теплая одежда спасает от зноя пустынь... Вот вам уже готовые элементы увлекательной книжки для детей.

Самуил Яковлевич закурил и стал шагать по комнате. Он продолжал развивать мысль о книжке. Я глядел на струйку дыма, стлавшуюся за спиной Маршака, которая взвихривалась при каждом его повороте. "Все ясно, - сказал я себе. - Проблематика твоих экономических работ здесь никого не интересует. От тебя хотят пустячков, бирюлек, погремушек... Надо удирать!"

Внезапно Маршак остановился прямо передо мной. Уловил ли он мое настроение? Не знаю. Он смотрел на меня сквозь стекла очков, а в них отражались светлые квадраты окон и движение на улице, и стекла оказались для меня непрозрачными: я не видел за ними глаз.

- Знаете что? - Маршак задорно потрепал себя за волосы. - Расскажите о вашем путешествии! - И он увлек меня к дивану.

- Самуил Яковлевич, это длинная история, - упирался я. - Вам надоест слушать...

Но он уже посадил меня рядом с собой.

- А вы расскажите коротко. Только самое интересное. Представьте себе, что вы и меня хотите склонить к путешествию. Даже пари заключили с приятелями: "Обязательно подобью Маршака!" Глядите, если заскучаю - ваше пари бито!

И я стал рассказывать... Впоследствии мне доводилось слышать собственные вещи в исполнении артистов. Если артист хорош, талантлив, он неожиданно и ярко открывает в твоем произведении такие богатства, о которых ты и сам не подозревал. Примерно то же самое происходило сейчас и с моим устным рассказом. Тонко направляемый Маршаком, я как бы по-новому совершал свое путешествие по степям Казахстана. "Экономическая проблематика" отодвинулась в сторону, и беглые впечатления от жизни кочевого народа, которые, казалось, едва зацепились в моем сознании, вдруг стали вызревать в законченные картины...

Маршак не уговаривал меня сделать книжку для детей, нет. Он вообще никогда никого не уговаривал. Самуил Яковлевич говорил:

- Вы сможете писать для детей, - и это звучало в его устах так, словно вы удостаивались высшего человеческого звания.

Тут уж противиться было даже как-то и неумно...

- Ну, в добрый час,- сказал Самуил Яковлевич. - Садитесь и пишите. Приготовьте стопку бумаги, такой, какую любите. И перо возьмите хорошее. А главное - не мудрствуйте лукаво!

Первые пробные мои страницы Самуил Яковлевич прочитал залпом. Потом скинул очки, дружески положил свою руку на мою и стал разъяснять мне недостатки написанного.

- Вот вы пишете: "Доставляли шпалы". А я читаю и не вижу, какое действие скрывается под этим многозначным и потому безликим глаголом. Ведь доставлять шпалы можно по-разному: и поездом, и в барже, и на телегах, - не так ли?

- В данном случае их навьючили на верблюдов, - объяснил я.

Лицо Маршака расцвело.

- Голубчик, да вы только подумайте, какой это подарок читателю! Караван верблюдов - что еще может быть древнее на свете? И вдруг он на свою тысячелетнюю верблюжью тропу сбрасывает шпалы, чтобы в пустыне пошли поезда! Чувствуете, как это наглядно, выразительно? Вот она, новая жизнь!.. Кстати, у вас и эти слова есть: "Новая жизнь". Но они пустые, лишние. Эту мысль, но только не общими словами, а в ярком образе передает читателю ваш верблюд со шпалами на горбу.

Первая встреча с Маршаком-редактором ободрила меня. Захватив свои страницы, я поспешил делать поправки. Сел к столу и, конечно, уже новыми глазами прочитал ранее написанное. Самуил Яковлевич сказал: "Начинает получаться". Нет, гляжу, не похоже: сам же наставил птичек чуть не у каждой строчки! И, отбросив прежний текст, я написал все заново.

На этот раз Маршак как-то болезненно поморщился. У меня упало сердце...

- Самуил Яковлевич, неужели хуже, чем было?

- Ничего, ничего,- тотчас ободрил он меня.- Не горячитесь. Эта работа требует своего. Садитесь за стол в хорошем настроении, обязательно в хорошем, и у вас получится. Конечно, не сразу.

Своим цепким пером он выловил из моих строк изрядное количество слов, которые тут же назвал "ватными".

- Слово, - сказал он, - должно быть звучным, звонким, как монета. "Шпалы", "рельсы", "щебень", "болты" - это у вас настоящие слова. А "большое расстояние", "своеобразный инструмент" - слова глухие, они, как вата, только застревают в ушах. И не видишь, и не слышишь того, что они должны изобразить. А в книжке для детей безликим словам не место...

Я обзавелся хорошим пером. Посвящал делу долгие вечера. Но от сидения над листом бумаги любимого сорта ничего не получилось. И книжица, сама еще гнездясь в чернильнице, уже испортила мне лето: прикованный в городе к столу, я вынужден был отказаться от интереснейших новых путешествий; она даже отпуск отменила!

"Ага, нарвался? - казнил я себя. - Вот тебе и бирюльки с погремушками!.. Погоди, то ли еще будет: она скоро не только вечера - все твое время пожрет, и тогда прощай экономическая проблематика... Спасайся. Пока не поздно, забудь дорогу на третий, детиздатовский этаж!"

Но, увы, расстаться с детской книжкой я уже не мог. Восстало самолюбие. Ведь и произведение-то всего в школьную тетрадку, - так неужели не справлюсь? Грош мне тогда цена!

Самое ужасное в терзаниях было то, что Самуил Яковлевич не ругал меня за плохие страницы. Хоть бы вспылил! Тут бы я ему - в ответ... Добрая ссора - и разошлись бы. Но желанного повода для ссоры все не было и не было...

Снова и снова я усаживался за стол... Страницы, испещренные поправками Маршака. А хочется добиться, чтоб без поправок; чтоб выразить мысль просто и емко - но по-своему. О, какой это тяжкий труд - обретать литературное слово! Усидчивостью, прилежанием тут не возьмешь. Начнешь злиться, хватать слова, как разнокалиберные гайки из ящика, примеривать к месту и отбрасывать, - еще того хуже. "Работать спокойно, в добром настроении" - глубокого смысла этого замечания Самуила Яковлевича я тогда понять еще не мог.

Кончилось лето, пошли дожди... Сколько вариантов книжки было написано, а затем выброшено? Не менее десяти... Трудный достался Самуилу Яковлевичу автор, и приходится только удивляться его терпению, настойчивости и педагогическому таланту редактора-воспитателя. Тонко, не затрагивая авторского разбухшего самолюбия, он шаг за шагом - от одного варианта к другому - будил и воспитывал в новичке понимание красоты и эмоциональной силы точно найденного слова, поэзии труда человека, о котором пишешь; обогащал рукопись начинающего искрами своего мастерства...

Книжка была издана для детей младшего школьного возраста. Это - "Черный жеребец" (прозвище, которое получил в степи появившийся там паровоз).

Впоследствии, когда у меня вышло уже несколько книжек, в том числе "Полтора разговора", я однажды спросил Маршака:

- Дело прошлое, Самуил Яковлевич, но интересно, как вы оценили бы "Черного жеребца" по пятибалльной системе?

Маршак улыбнулся:

- Ну что ж... Получилось на троечку с минусом. Но это та тройка, без которой вы не могли бы двигаться дальше.

При использовании материалов обязательна
активная ссылка на сайт http://s-marshak.ru/
Яндекс.Метрика