Главная > О Маршаке

Смена. 1967. 27 августа.

А. Качалов

Автограф Маршака

Шумным днем, с нескончаемым грохотом железных шин ломовых извозчиков, пыльный, чадный, пропитанный запахами гниющих овощей и фруктов, к вечеру Матятин переулок словно вымирал. Только покачивались редкие сонные фонари, тускло высвечивая вокруг малюсенький пятачок, да из сада "Олимпия" доносились приглушенные звуки духового оркестра, из вечера в вечер вымучивающего "Дунайские волны".

Люди старались обходить переулок стороной - небезопасно: могли раздеть, ограбить, избить... Улица Дойникова с ее невзрачными, казарменного типа домами, выходящая в переулок, старая ломанка табачной фабрики, заваленная всяким хламом вплоть до графских карет, еще со времен нэпа были приютом воров, налетчиков, бандитов. В переулке и на улице Дойникова жива была память о рецидивисте Леньке Пантелееве: нет-нет да и появлялись его бывшие дружки.

В отношениях между здешними обитателями, особенно подростками, царил единственный культ - грубая сила; первенство, верховодство выявлялись в жестокой драке. Считалось шиком пройти "школу" тюрьмы или колонии для малолетних преступников.

И вот здесь-то проходило наше детство. Нет, не случай, что я и мои сверстники по двору благополучно избежали влияния блатного мира, хотя до этого был всего один шаг. Уже в те начальные 30-е годы воспитанию молодежи уделялось огромное внимание. Кино, театры, стадионы, аэроклубы, библиотеки - все было отдано подрастающему поколению. Это новое оказалось сильнее.

Страсть к чтению привела меня в детскую библиотеку, которая размещалась в третьем этаже приземистого, с большими окнами дома, расположенного на углу Обводного канала и Бронницкой улицы. Библиотеке не случайно было присвоено имя В.Г. Короленко. Известный русский писатель когда-то жил отсюда в нескольких шагах, на бывшем Царскосельском проспекте.

При входе в читальный зал висел большой портрет С.Я. Маршака. Это была довольно известная фотография, на которой самый знаменитый в ту пору среди ленинградских детей писатель был одет в клетчатый джемпер.

Однажды, ничуть не ожидая такой встречи, я зашел в библиотеку, чтобы поменять книги, и лицом к лицу столкнулся с Самуилом Яковлевичем. Писатель, одетый в тот же клетчатый джем пер, сидел рядом с библиотекарем и наблюдал, какие книги читают ребята, что их интересует, задавал шутливые вопросы. Настолько все это было неожиданно (живого писателя мы видели впервые), что, когда подошла моя очередь, я пробормотал такое несуразное, что до сих пор вспоминаю со стыдом. Говорю: "Мне бы про путешествия... На кораблях Васьки Дегамы... Можно Гоголя..."

Самуил Яковлевич, услышав подобную просьбу, громко рассмеялся.

- Как, как, говоришь, на кораблях Васьки?! - И снова звонкий смех. Но, увидев, что парень готов разреветься, Маршак проговорил:

- Что ж, дайте этому молодцу книгу "На кораблях Васко да Гама".

С тех пор, встречая меня в библиотеке, Самуил Яковлевич непременно спрашивал:

- Ну, как обстоят дела на "Васькиных кораблях"? Сколько футов под килем? Благополучно ли миновали отважные путешественники Саргассово море?

Цепкой оказалась память у Маршака, он запомнил не только какого-то там мальчишку, но и его нелепую просьбу.

И все же не это главное, что запомнилось в той памятной встрече. Однажды библиотека устроила коллективное обсуждение недавно вышедшего романа Николая Островского "Как закалялась сталь". Пришел на обсуждение и Самуил Яковлевич. Он внимательно слушал выступления ребят, задавал вопросы, поправлял в ответах, а потом наиболее активным лично в подарок вручил книги со своей надписью.

Мне досталась книга Н. Островского с вытисненной винтовкой на твердой обложке. На форзаце Маршак написал: "Смелей навстречу штормам! Будущему мореходу от капитана дальнего плавания дяди Самуила Маршака". Я не могу сейчас ручаться за свою память, но мне кажется, что слова писателя я воспроизвел точно.

Немало повидала эта книга. Приключения начались сразу. Пацаны с нашего двора читали ее по очереди, вырывая листы и переда ваяя друг другу. Это. было жестокое варварство, но что возьмешь с них! Даже автограф Маршака не остановил. Потом листы были аккуратно подклеены, но вид у книги был такой, словно прошла она через камнедробилку.

И все равно была дорога. Когда пришлось уходить на фронт, как самого близкого я взял с собой в друзья Павку Корчагина, а с ним и милую фразу Самуила Яковлевича. Роман был верным другом в самые трудные дни военной жизни. Помню, весной 1942 года, находясь в госпитале и начав более или менее самостоятельно передвигаться, услышал от комиссара госпиталя:

- Ишь ты, в чем душа только держится... Нет, рано еще тебе в строй, надо окрепнуть. Группа медсестер, фельдшеров поедет на заготовку дров для госпиталей, так вот отправишься с ними инструктором по комсомолу. И не возражать...

Как сейчас вижу эту болотистую, с душными испарениями, с тучами комаров местность, где-то между станциями Грузино и Пери. Вспоминаю, как истощенные голодом первой блокадной зимы девчонки, надрываясь в непосильной работе, грузили на автомобили тяжелые бревна. Появились разговоры: а не махнуть ли на фронт, благо он был близко и гул его доносился до леса? Это было бы уже дезертирство, промороженным ленинградским госпиталям дрова были необходимы, как хлеб. В общем-то ситуация в какой-то степени была сходной с той, что описана Островским во второй части романа.

"А что, если..." - подумал я и вечером при свете коптилки попросил девчат послушать хотя бы одну главу.

- Что мы, маленькие, сами не читали? - возразил кто-то. - Не этим надо агитировать...

- Но на книге надпись, сделанная Маршаком...

Имя возымело магическое действие. За несколько вечеров был прочитан весь роман, и, что самое удивительное, он был воспринят девушками как новое, неожиданное произведение. Не знаю, чему это можно приписать, но работа пошла на лад. Во всяком случае на нашем участке уже к середине лета все дрова, заготовленные добрыми людьми еще до войны, полностью были отправлены в Ленинград.

Неоценимую услугу оказала мне книга, когда в авиационных мастерских привелось встретиться с вором блокадного времени Васькой Чмырем, о судьбе которого я уже рассказывал. Полюбился парню Павка Корчагин, его страсть, одержимость, безумная храбрость.

Васька - это самая моя трудная победа, а потому самая дорогая. Воришка, пропащий в тех условиях парень стал человеком. Хочется верить, что какую-то лепту в это становление внес и роман Николая Островского с добрым напутствием писателя-волшебника.

...Направляясь в конце войны в другую часть, расположенную далеко от Ленинградского фронта, я подарил Василию повидавшую виды книгу, которая, я смею утверждать, тоже была солдатом.

При использовании материалов обязательна
активная ссылка на сайт http://s-marshak.ru/
Яндекс.Метрика