Калинковицкая И. Два поэта. -
Иерусалим. - 2007. - С. 126-134.
Ирина Калинковицкая
Точно так же, как лирика пронизывает все книги Маршака, независимо от жанра, вся его лирическая поэзия, независимо от тематики, буквально прошита временем.
"Темы времени, вечности, жизни и смерти на склоне лет все больше занимали Маршака. Из-под его пера вышел довольно большой цикл философских стихов, которые он намеревался издать отдельной книгой. Как-то он даже обсуждал со мной ее название: "Слово и время"1.
Стихотворение "Словарь" открывает раздел "Стихи о слове". Но в автографе другое название: "Век".
Сам Маршак считал это стихотворение одним из самых главных, о чем, судя по воспоминаниям, не раз говорил.
Ревностное и пристальное внимание к слову на каком-то чуть ли не генетическом, библейском уровне было свойственно не только Маршаку-поэту, но и переводчику, критику, прозаику, драматургу.
Ст. Рассадин вспоминал о том, что Маршак любил повторять: "Когда слово выбивалось на камне, вот где был лаконизм"2.
Для него слово было всегда "вначале", точнее, "началом всех начал". Слово - не просто подручное средство, строительный материал поэзии. Оно и есть поэзия. Оно заключает в себе и веру, и образ, и музыку. Воистину "слово было Богом".
Слово вмещает и время, и пространство. Оно самодостаточно. В нем бездна символов, смыслов, звучаний. Необходимо только научиться извлекать все эти символы, смыслы, звуки...
Именно поэтому Маршак так часто обращается к слову в своих статьях, где названия говорят сами за себя: "Воспитание словом" (это название книги статей), "Мысли о словах", "Слово в строю", "О звучании слова"...
В статье "Мысли о словах" он писал: "Словарь отражает все изменения, происходящие в мире. Он запечатлел опыт и мудрость веков и, не отставая, сопутствует жизни... Более того, в нем таятся чудесные возможности обращаться к нашей памяти, воображению, самым разным ощущениям и чувствам, вызывая в нашем представлении живую реальность"3.
Словарь
Усердней с каждым днем гляжу в словарь.
В его столбцах мерцают искры чувства.
В подвалы слов не раз сойдет искусство,
Держа в руке свой потайной фонарь.
На всех словах - события печать.
Они дались недаром человеку.
Читаю: "Век. От века. Вековать.
Век доживать. Бог сыну не дал веку.
Век заедать, век заживать чужой..."
В словах звучит укор, и гнев, и совесть.
Нет, не словарь лежит передо мной,
А древняя рассыпанная повесть.
Самые сокровенные и важные понятия, мысли, чувства отразились в этих стихах. Поэт приглашает своего читателя в увлекательное путешествие по страницам словаря. Тут не должно быть суеты и поспешности, не надо лихорадочно перелистывать страницы в поисках нужного слова, достаточно остановиться на одной из них и начать медленный спуск "в подвалы слов" вслед за автором. И спуск этот покажется легким - слово к слову, ступенька к ступеньке, и огонь в фонаре будет весело потрескивать, отбрасывая тени...
Вот так легко и непринужденно поэт обозначит основной принцип своей поэзии:
"В подвалы слов не раз сойдет искусство, / Держа в руке свой потайной фонарь".
Почему "потайной фонарь"? Самое главное, самое сокровенное не должно быть на поверхности, не предназначено для публичных обсуждений.
Все, что любишь, отчего страдаешь, таится внутри, хранится в подвалах слов, в подвалах памяти и только изредка освещается "потайным фонарем".
"От пламени стены искусства коробиться не должны", - напишет он в другом стихотворении. И уже с полной определенностью это прозвучит в одной из лучших "лирических эпиграмм", написанной в конце жизни.
Старайтесь сохранить тепло стыда.
Все, что вы в мире любите и чтите,
Нуждается всегда в его защите
Или исчезнуть может без следа.
"Потайным фонарем" поэт освещает следующие строфы стихотворения:
На всех словах - события печать.
Они дались недаром человеку.
Читаю: "Век. От века. Вековать.
Век доживать. Бог сыну не дал веку.
Слово и время... Слово и вечность... От этого так и веет холодом тысячелетий.
Кей из "Снежной королевы" из льдинок пытался сложить слово "вечность". Это дало бы ему возможность окончательно все забыть и овладеть миром.
Высшая мудрость Андерсена: "Только полное забвение, вечная мерзлота и замкнутое пространство ведут к бесчеловечному стремлению обладать миром".
Герой Маршака совершает нечто противоположное: от величия и холода тысячелетий к теплу и свету, к теплу и боли, к человеку...
Перед нами проносится человеческая жизнь: "Век, от века, вековать, век доживать, Бог сыну не дал веку, век заедать, век заживать чужой..."
Как будто на глазах тают льды бесчеловечности. От "безличности умозаключений" (М. Гаспаров) - к человеческому теплу и глубоко личной трагедии. В год, когда было написано стихотворение (1945), умирал от туберкулеза младший сын Маршака, Яков. Как будто на мгновение приоткрылись какие-то створки и тут же захлопнулись...
О смерти сына были написаны три стихотворения, не предназначенных для печати. О них узнали только после смерти поэта.
Одно из них "Чистой и ясной свечи не гаси". В нем такая боль, такое страдание и такая мольба, вознесенная к Богу!
Чистой и ясной свечи не гаси,
Милого, юного сына спаси.
Ты подержи над свечою ладонь,
Чтобы не гас его тихий огонь.
Вот он стоит одинок пред тобой
С двадцатилетней своею судьбой.
Ты оживи его бедную грудь,
Дай ему завтра свободно вздохнуть.
В трагическом для поэта 1946 году было написано стихотворение "Как птицы скачут и бегут, как мыши...", в котором так же, как и в "Словаре", в скрытом виде, в данном случае, скрытом с помощью метафоры, отразилась эта трагедия. Это стихотворение было напечатано при жизни поэта. В нем не говорится прямо о смерти сына, но безнадежностью и безвозвратностью веет от этих строк. Интонационно, написанное в том же ритме и размере, оно как бы является продолжением стихотворения "Не маленький ребенок умер, плача", написанном в том же году.
Не маленький ребенок умер, плача,
Не зная, чем наполнен этот свет,
А тот, кто за столом решал задачи
И шелестел страницами газет.
Не слишком ли торжественна могила,
С предельным холодом и тишиной,
Для этой жизни, молодой и милой,
Читавшей книгу за моей стеной?
***
Как птицы, скачут и бегут как мыши
Сухие листья кленов и берез,
С ветвей срываясь, устилают крыши,
Пока их ветер дальше не унес.
Осенний сад не помнит, увядая,
Что в огненной листве погребена
Такая звонкая, такая молодая,
Еще совсем недавняя весна,
Что эти листья - летняя прохлада,
Струившая зеленоватый свет...
Как хорошо, что у деревьев сада
О прошлых днях воспоминанья нет.
Маршаковский принцип скрытности, зашифрованности при кажущейся прозрачности стиха - далеко не бесспорен. Его так же легко опровергнуть, как и согласиться с ним. Если, например, поэзия Ахматовой его подтверждает, то поэзия Цветаевой полностью опровергает. Хотя, по-видимому, цветаевская страстность, открытость, обнаженность, ранимость были ближе Маршаку, чем некоторая монументальность и царственность Ахматовой.
Но так отчетливо видна,
Едва одета легкой тканью,
Душа, открытая страданью,
Страстям открытая до дна -
так писал Маршак о Цветаевой.
М.Л. Гаспаров эту скрытность назвал безличностью. В статье "Маршак и время" он писал: "Лирика Маршака безлична, и по вариантам видно, как поэт сам стремится к этой безличности... Все, что было личного в его раздумьях, впечатлениях отсеивается на пути к печатному листу, остается лишь общезначимое. Стихи сжимаются в сентенции"4.
За внешне бесстрастной констатацией этого факта скрывается некое порицание. Слово "сентенция" в русском языке, обычно, имеет негативный оттенок.
Сентенциозность свойственна некоторым "лирическим эпиграммам", иногда детским стихам, но абсолютно не характерна для его поэзии в целом. Принцип скрытности, утаенности, зашифрованности был свойствен многим поэтам. О "стратегии вытеснения лирического "я" у Бродского" пишет в книге интервью "Иосиф Бродский глазами современников" ее автор В. Полухина. Она задает вопрос по этому поводу известному переводчику, другу И. Бродского Виктору Голышеву.
Вот его ответ: "Я не уверен, стратегия ли это. В этом есть некое целомудрие. Когда я читаю нынешних поэтов, то спотыкаюсь об их "я". Есть какая-то вежливость - нельзя себя очень навязывать. Он, конечно, про себя писал, но старался говорить об этом как бы со стороны. И говорить не о самых мелких подробностях своей жизни, а только о том, что тебя объединяет с другими людьми... Я не знаю, или он это интуитивно понимал, или это действительно такая скромность душевная. Он умел отодвинуться от себя..."5.
Похожую мысль встречаем и в книге Льва Лосева "Бродский" (ЖЗЛ). Тут еще любопытно и временное совпадение. "На рубеже 1964-1965 годов Бродский осознал, какие возможности открываются в отчуждении автора от авторского "я" текста"6.
Сам Бродский писал об этом так: "Это - лучший метод. Сильные чувства спасти от массы слабых.."7.
Как видим, принципы таких разных и таких далеких друг от друга поэтов в чем-то очень сходны.
В стихотворении "Словарь" все наоборот, все "вывернуто наизнанку": не повесть, состоящая из отдельных слов, а слова, шагнувшие на страницу словаря из повести о жизни: век, от века, вековать, век доживать, бог сыну не дал веку...
В словах звучит укор, и гнев, и совесть.
Нет, не словарь лежит передо мной,
А древняя рассыпанная повесть.
Мир поздней лирики поэта построен не горизонтально, а вертикально. Пространство его стихов сужается, а время становится глубже, объемнее. В стихотворении "Словарь" время пропущено сквозь пространство, где пространством является слово.
Создаются и рушатся континенты, живут и умирают люди. Их судьбы, их страдания, их любовь исчезнут в "неисчеслимых, несознанных веках небытия". Останутся лишь слова - вечные спутники и свидетели жизни человека на Земле…
Примечания
1. Вл. Николаев. Костер. Я думал, чувствовал, я жил. - М.: Советский писатель.- 1988. - с. 374. ↑
2. Я думал, чувствовал, я жил. - М.: Советский писатель. - 1971. - С. 388. ↑
4. Гаспаров М.Л. Маршак и время. - Литературная учеба, 1994, № 6, с. 35. ↑
5. В. Полухина. Иосиф Бродский глазами современников. Книга вторая (1996-2005). - СПб: Звезда. - 2006. - С. 175. ↑
6. Лев Лосев. Иосиф Бродский: опыт литературной биографии. - М.: Молодая гвардия. - 2006. - С. 114. ↑