Новый мир, № 4, 1962. С. 254-257.
В. Лакшин
С. Маршак. Воспитание словом. Статьи. Заметки, Воспоминания.
Редактор Б. Галанов. "Советский писатель". М. 1961. 542 стр.
Мыслим ли сколько-нибудь живой и содержательный разговор об искусстве без непосредственного наслаждения этим искусством?
Маршак рассказывает об экскурсоводе, выражавшем свое недовольство теми посетителями музея, которые пытались рассматривать картины без его помощи.
"- Не смотрите, не смотрите, - говорил он. - Я вам сейчас все расскажу".
Маршак-критик не похож на этого экскурсовода. Он сводит вас лицом к лицу с поэзией, заставляет прежде всего услышать стихи, а потом уже позволяет себе некоторые рассуждения на этот счет. Ему приходится поэтому много цитировать, да что за беда! Поэтические строчки, строфы и целые стихотворения, которые он с таким безукоризненным вкусом припоминает, не просто иллюстрируют его мысль, а будят в нас художественную радость, ощущение красоты слова.
Лучшая честь стиху - не когда его хочется логически разбирать, дотошно анализировать, а когда хочется бесконечно его повторять, прислушиваясь к звучанию слов и открывая все новые оттенки поэтической мысли. Маршак размышляет об искусстве, как бы читая нам - без какой-либо поспешности и с видимым удовольствием - стихи Пушкина, Некрасова, Блока, Твардовского, и часто трудно удержаться от желания повторить за ним эти строчки вслух, а не просто пробежать глазами на книжной странице.
И, быть может, как раз потому, что Маршак озабочен целостным и живым восприятием поэзии, он так внимателен к частностям и так много нового открывает нам даже в знакомых с малолетства строках:
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
"Здесь очень мало слов - все наперечет, - пишет Маршак. - Но какими огромными кажутся нам из-за отсутствия подробностей и небо и море, занимающие в стихах по целой строчке.
И как не случайно то, что небо помещено в верхней строчке, а море - в нижней!
В этом пейзаже, нарисованном несколькими чертами, нет берегов, и море с одинокой бочкой кажется нам безбрежным и пустынным".
Как точно, как абсолютно точно сказано у Маршака о том, что мы и сами всегда чувствовали, знали, слушая пушкинскую сказку, да не умели высказать, передать в словах, - этот простой секрет поэтической картины безбрежного моря.
Читая и перечитывая наново стихи, Маршак незаметно, с поразительной для постороннего глаза естественностью и легкостью получает некую прибыль в своем понимании законов искусства и охотно делится ею с читателям.
Такое впечатление оставляют сами приемы его критики, о которых нам хотелось сказать прежде, чем о самом содержании широкого по интересам и разнообразного по материалу сборника.
Больше всего, понятно, занимают Маршака те виды литературного труда, которые всегда были ему творчески близки. Это детская литература, сказка, это поэтические переводы. В статьях Маршака о детской книге проходит как бы вся послереволюционная история этого жанра - от перелицованной на новый лад Чарской до зрелой нашей детской литературы, представленной именами Житкова, Гайдара, Пантелеева, Ильина и соединившей художественную силу с познавательной глубиной. Маршак пишет об искусстве вдохновенного и точного перевода, о литературных заветах Горького, о волшебных сказках Андерсена. Основательную и тонкую работу посвящает он четырем поэмам Твардовского. Но о чем бы он ни писал, он говорит прежде всего о ценности поэтического слова, о необходимости бережного и чуткого отношения к нему.
Любовь к слову - вещь особая, надо быть художником по призванию, по натуре, чтобы по-настоящему знать ее. Это странная власть любимых слов, и свободная игра словом, и нечаянное счастье оттого, что нашлось, припомнилось или услышалось какое-то незнакомое, точное и редкое слово. Это как радость музыканта от свежего и сильного звучания инструмента, как радость живописца, смешавшего на палитре краски и нашедшего чистый я новый тон, цвет, оттенок.
"Поэт чувствует буквальное значение слова даже тогда, когда дает его в переносном значении, - пишет Маршак. - В слове "волноваться" для него не исчезают волны. Слово "поражать", заменяя слово "изумлять", сохраняет силу разящего удара". Эта особая обостренность поэтического слуха заставляет видеть в языке как бы живой и теплый организм. Именно так относится к языку Маршак, обращая наше внимание на "возраст слов", на очевидную неравноценность их заслуг в общенародном языке. Слово "чувство" гораздо старше, чем слово "настроение", слово "беда" стариннее и заслуженнее, чем слово "катастрофа". Маршак не делает отсюда вывода о превосходстве старых слов над молодыми, древних над новыми или наоборот. Всякое слово хорошо к месту и может прозвучать фальшиво и натужно в несвойственном ему ряду. Но все-таки: "Старинные слова, как бы отдохнувшие от повседневного употребления, придают иной раз языку необыкновенную мощь и праздничность"; и то, что Маршак не забывает напомнить об этом, говорит о его поразительной чуткости к кладовым поэтической речи.
Впрочем, полнозвучие слов полузабытых и редких никак не заглушает для Маршака силу слов самых простых и обыкновенных, так же как вообще чарование музыки слова не способно заставить его быть более снисходительным к бедности поэтического смысла. Со спокойным остроумием Маршак опровергает стойкое заблуждение, что слова и обозначаемые ими предметы действительности делятся будто бы на "поэтические" и "непоэтические". Он открывает - я не побоюсь сказать этого - своего рода закон волшебного преображения жизненной прозы в поэзию. "Может ли быть мастерство там, - говорит Маршак, - где автор не имеет дела с жесткой и суровой реальностью, не решает никакой задачи, не трудится, добывая новые поэтические ценности из житейской прозы, и ограничивается тем, что делает поэзию из поэзии, то есть из тех роз, соловьев, крыльев, белых парусов и синих волн, золотых нив и спелых овсов, которые тоже в свое время были добыты настоящими поэтами из суровой жизненной прозы".
Некрасов, например, о котором с особенной любовью и душевной близостью пишет Маршак, сделал достоянием самой высокой поэзии такие прозаические предметы, как "дровишки" и овчинный полушубок "мужичка с ноготок", падеж скота в сельце Ботове, одышку типографского рассыльного дяди Миная.
А некрасовское описание летнего дождя, удивительно смелое и сильное сравнение капель с гвоздями, которые после книжки Маршака никак не уходят из памяти?
И по дороге моей
Светлые, словно из стали,
Тысячи мелких гвоздей
Шляпками вниз поскакали...
Вот оно - завоевание поэзией прозаического материала, воскрешение силы простых слов, о котором толкует Маршак! Это, в сущности, главнейшая часть того, что называется поэтическим открытием.
Маршак убежден, что дорога к открытию в поэзии лежит не через вымученную оригинальность. Он считает ложными и бесплодными советы, которыми иногда потчуют молодых поэтов: будьте во что бы то ни стало оригинальны, вырабатывайте свою манеру письма, ищите свои ритмы и рифмы. Маршак показывает, что никакая рифма, в том числе и обычно третируемая в руководствах по стихосложению глагольная рифма, не бедна сама по себе. Пушкин, Тютчев знали силу самых скромных, "бедных" созвучиями строчек и рифм.
"Нарочитая музыкальность, как и нарочитая образность, чаще всего бывает признаком распада искусства", - замечает он.
"Музыка и образы выступают здесь наружу, подобно сахару в засахарившемся варенье.
Подлинная музыка лежит не на поверхности. Она - в таинственном совпадении чувства и ритма, в каждом оттенке живой и гибкой интонации".
Можно было бы счесть упущением, что в книге Маршака нет историко-литературных справок, а в конце статей даже не указан год их написания. Но, признаться, все они, за немногими исключениями, звучат как написанные сегодня, так что особой нужды в их точной датировке не чувствуешь. И когда Маршак говорит, к примеру, что поиски рифм, размера, аллитераций не должны быть делом рассудочным, комбинаторским, знаешь, кто из современных поэтов должен обиженно поморщиться при этих словах.
Банальность, выглаженность слога и трюкачество, ложная изысканность совпадают для Маршака в цене. Настоящее искусство - вне того и другого. Это еще раз подтверждает, что отношение Маршака к слову глубоко демократично.
"Воспитание словом" - так названа книга. Поэтическое слово воспитывает не только своим прямым смыслом, но и эстетикой, красотой, музыкой звучания. Однако едва ли не важнее для Маршака народное чувство правдивости и простоты слова, любовь к слову как к прошлому народа, к традиции, к делу поколений, то есть как к национальному достоянию. И в этом - тоже воспитание словом. "Народ - простой, близкий к природе - умеет говорить звучно и образно, - пишет Маршак. - Он ценит и чувствует - иной раз даже сам того не сознавая - звуковую окраску слова. Это видно по народным песням, сказкам, пословицам, поговоркам, прибауткам, частушкам".
Да, надо любить слово, как любит его поэт. Надо видеть в нем красоту, культуру, народность. Надо знать и свои обязанности к слову - оно ведь не только предмет любования, оно должно внушать нам чувство ответственности. Со словом надо обращаться честно - это сказано давно и не напрасно.
А ведь как часто мы склонны к уклончивости и полуправде, как преступно болтливы, транжирим слова, не знаем цены им, заставляем однообразно бренчать - и слова стираются, вянут, мертвеют, теряют глубину и полнозвучность. "Эпитет "яркий" перестает быть ярким, - как пишет Маршак, - эпитет "ужасный" настолько перестает быть ужасным, что мы частенько слышим и даже сами говорим: "Я ужасно рад" или "Это мне ужасно нравится". Слово "прелестно" лишается всякой прелести и даже иной раз звучит пошловато или иронически". Это непочтение к слову, неуважение к нему, безликость и пустомыслие речи - порождение канцелярского и мещанского обихода. Будто в укор такому суесловию и сложена старая поговорка, именующая золотом не слово, а молчание.
Но народное слово - прочное и меткое - это золото. Как золото, и слово мастеров нашей поэтической культуры, верных демократической традиции отношения к слову. Вот почему две внутренние темы - наслаждение словом и боязнь пустого слова - звучат у Маршака одинаково громко, полновесно.
Книгу Маршака читаешь с увлечением. Но это еще и воспитательная книга в лучшем значении слова. Если бы я не боялся отпугнуть читателя набившим оскомину трафаретом, я назвал бы ее настольной книгой для человека, сочиняющего стихи и просто любящего их читать.