Мария Вениаминовна Юдина.
Статьи. Воспоминания. Материалы. -
М., "Советский композитор", 1978. - С. 45-49.
И.С. Маршак
Ленинградская и московская квартиры моего отца не сильно отличались друг от друга. В обеих был небольшой кабинет - темно-красные шкафы и полки с книгами, просторный, заваленный рукописями стол, глубокие английские кожаные кресла - и тесная столовая - круглый стол, старинный буфет и диван из красного дерева с разводами, рояль.
В той и другой комнате часто, почти ежедневно, сиживали по вечерам гости. Обычно - немного, один-два человека. Они приходили не для шумного застолья и не на салонную встречу, а ради чтения стихов, духовного общения, углубленной жизни в искусстве. Отец обладал редким умением задавать тон такому разговору - по определению Пушкина - "о Шиллере, о славе, о любви". Поэзия жила главным образом в кабинете. А в столовой - звучала музыка. Припоминаю бесконечную, уходящую в мое раннее детство цепь вечеров, на протяжении которых отец читал или обсуждал стихи, говорил об искусстве и литературе с самыми разными людьми - молодыми и старыми литераторами, "великими" и начинающими актерами, художниками, музыкантами, учеными. С каждым гостем он как мог щедро делился любовью к искусству, горячими мыслями о нем, его лучшими, больше всего волновавшими его в эту минуту образцами. И так же щедро воспринимал от гостя каждый раз то своеобразное, что наполняло душу пришедшего. Для музыкантов это в значительной степени была музыка. И вечер с участием композитора или пианиста, начавшись обычно чтением стихов в кабинете, заканчивался полуночным концертом в столовой.
Как много замечательных музыкантов играло у нас на "Рёнише" - в 20-30-е годы - в Ленинграде и на "Стейнвее" - в 40-60-е - в Москве!
Но, пожалуй, дольше и постояннее всех давала эти "индивидуальные концерты" бурная и щедрая за инструментом и в жизни Мария Вениаминовна Юдина.
У Самуила Яковлевича был широчайший спектр восприятия мира. Он видел его и глазами ребенка, и глазами мудреца, прожившего огромную, сложную жизнь и воспринявшего опыт многих веков и народов. Это вполне отразилось в его творчестве - в стихах для детей и в философской лирике, в переводах английских детских песенок и сложнейших творений Блейка (который, кстати, тоже умел становиться ребенком). И ему необыкновенно импонировал широкий спектр музыкального мира Марии Вениаминовны, вмещавший в себя всю музыку от Моцарта до Стравинского, с никогда не уходившим из ее поля зрения всеобъемлющим Иоганном Себастьяном.
Маршак и Юдина могли делиться всем - мыслями о детях и о предназначении жизни и искусства, о каждом поэте и композиторе, о времени вообще, и о конкретной, сегодняшней задаче. И, несомненно, творчески влияли друг на друга. Во всяком случае, я могу утверждать, что музыкальное образование Самуила Яковлевича, начавшееся в его ранней юности тесным общением с лично знавшим Глинку и опекавшем Мусоргского, Шаляпина и всю "Могучую кучку" В.В. Стасовым, в значительной степени обогатилось его сорокалетней дружбой с М.В. Юдиной. Она исполняла для него произведения самых различных композиторов, и больше всего, по обоюдному тяготению, Баха. Хорошо помню, с каким восторгом Самуил Яковлевич по приглашению Марии Вениаминовны слушал исполнение баховских "Страстей" ("по Матфею" и "по Иоанну") в довоенной Ленинградской академической хоровой капелле, руководимой известным музыкантом М.Г. Климовым (на них он всегда брал меня с собой - это были в самом деле великолепные концерты, звучащие в моих ушах до сих пор - через сорок лет).
В середине 30-х годов - до самого переезда в Москву в 1938 году - Самуил Яковлевич с большим увлечением руководил в Ленинграде особым детским клубом - "Детским университетом", как его любовно называли организаторы и участники. В этом "университете" регулярно собирались наиболее талантливые ребята-поэты, отобранные в ходе Кировского конкурса молодых дарований. Задачей клуба, по замыслу Самуила Яковлевича, было дать этим ребятам, дополнительно к школьному образованию (одним из строжайших правил клуба было не пренебрегать школой!), углубленные сведения в самых разных областях, и притом "из первых рук". Самуил Яковлевич постоянно привозил к ребятам академиков, ученых, путешественников, лучших художников и актеров, крупнейших общественных деятелей. А к их музыкальному воспитанию привлек Марию Вениаминовну, которая охотно давала ребятам великолепные концерты.
Пожалуй, самым объединяющим свойством Марии Вениаминовны и Самуила Яковлевича, помимо безграничной преданности искусству, была щедрость. Оба они проявляли ее во всем - в том, как делились своим духовным богатством и как всегда были готовы прийти на помощь к людям. И даже в том, как оба были не приспособлены к повседневной, не всегда щедрой жизни.
Дружба с Марией Вениаминовной продолжалась и после переезда ее и Самуила Яковлевича в Москву. Они по-прежнему более или менее регулярно встречались, она приходила к отцу и играла ему Баха в нетопленной московской квартире во время войны. А вскоре после войны привлекла его к подготовке задуманного ею замечательного издания песен Шуберта. Обладая отличным литературным вкусом, Мария Вениаминовна была не удовлетворена существовавшими ремесленными эквиритмическими переводами текстов. И с большой энергией требовала, чтобы ей помогли лучшие переводчики.
В сохранившемся письме от 20 июня 1949 года она писала С.Я. Маршаку:
"Дорогой и глубокоуважаемый Самуил Яковлевич!
Я страшно жалею, что не так повела разговор с Вашей милостью. Надо было пойти к роялю и спеть 3-4 лучших вещи.
Умоляю Вас сделать "An Mignon"1 - ну хотя бы ее одну...
Это одна из самых задушевных вещей у Шуберта..."
К письму были приложены переписанные ее рукой немецкие тексты - "К Миньоне" и "Рыбак" Гёте (на последнем приписка: "Об этом не было речи, но это дивно").
И Самуил Яковлевич сделал оба перевода. Перевод "К Миньоне" он передал Марии Вениаминовне, и она использовала его в издании "Песен" (этот перевод при жизни Самуила Яковлевича больше нигде не публиковался - даже я узнал о его существовании только после его смерти от Марии Вениаминовны). А перевод "Рыбака" так и остался в письменном столе отца - по-видимому, что-то ему помешало окончательно его отделать. Но мне хотелось бы краткий очерк, посвященный дружбе двух замечательных людей - М.В. Юдиной и С.Я. Маршака, закончить публикацией этого рожденного их дружбой, пусть не вполне завершенного перевода.
РЫБАК (из Гёте)
Бежит поток, шумит поток,
Бурлит меж берегов,
Сидит-глядит на поплавок
Спокойный рыболов.
Глядел он долго, недвижим,
Как пенится волна.
И вдруг русалка перед ним
Всплыла с речного дна.
Она плывет, она поет:
- Зачем в мертвящий зной
Влечешь ты бедный мой народ
Приманкою земной?
Узнай у рыбок золотых,
Как любо им на дне,
И смело с берегов крутых
Бросайся вниз ко мне!
Смотри, как солнце, не спеша,
Нисходит в бездну вод,
Чтоб завтра, свежестью дыша,
Взойти на небосвод.
Тебя зовет, отражена
Спокойной синевой,
Небес вечерних глубина
И зыбкий образ твой.
Растет поток, бурлит поток,
Журчит: "Рыбак, сюда!"
Его босых коснулась ног
Прохладная вода.
Плывет русалка и зовет
На дно, в подводный мрак.
И в глубину бездонных вод
Ушел за ней рыбак.
Мария Вениаминовна пережила своего друга на семь лет. В последний раз она играла для него в Доме литераторов, в часы прощания с Самуилом Яковлевичем. Играла несколько часов за стеной зала, в котором он лежал, - и, как всегда, играла Баха.
Примечание