Главная > О Маршаке > Б. Сарнов "Самуил Маршак"


Б. Сарнов

Самуил Маршак
Очерк поэзии

Глава вторая
И в музыку преобразили шум...

Люди пишут, а время стирает,
Все стирает, что может стереть.
Но скажи,- если слух умирает,
Разве должен и звук умереть?

С. Маршак.


Года два назад член-корреспондент АН СССР Е. Фейнберг в статье о развитии современной науки вспомнил и процитировал строки выдающегося английского поэта и религиозного деятеля Джона Донна (1573 - 1631). Строки такие:

Так много новостей за двадцать лет
И в сфере звезд, и в облике планет.
На атомы вселенная крошится,
Все связи рвутся, все в куски дробится,
Основы расшатались, и сейчас
Все стало относительным для нас...

"Нужно протереть глаза, - писал автор статьи, - чтобы удостовериться - это написано не в начале XX века, а за триста лет до того. "Все в куски дробится" - это не по поводу радиоактивного распада ядер, не по поводу обнаруженной делимости атомов. "Все стало относительным для нас" - это не тот (хотя, впрочем, именно тот самый) философский релятивизм, который так неожиданно вспыхнул в связи с открытием изменчивости массы электрона..."1

Представитель гуманитарных наук мог бы к этому добавить:

"Все связи рвутся...", "Основы расшатались..." - неужели это не по поводу социальных бурь нашего века?

И правда, неужели эти стихи действительно написал не современник Эйнштейна, атомной физики, начала эпохи войн и революций?

Да, это так. И в этом вовсе нет никакой мистики.

XX век действительно предложил человечеству новые, исключительные обстоятельства. Но было бы наивно полагать, что эти новые обстоятельства никак не соотносимы с другими обстоятельствами, имевшими место несколько столетий тому назад.

Маршак любил повторять, что в искусстве (как, впрочем, и в других сферах человеческой культуры) подлинную ценность имеет лишь то явление, в котором опыт породившей его эпохи соотнесен с "вечными истинами", выношенными человечеством за всю его многовековую историю. Явление, лишенное этой "соотнесенности", он уподоблял часам, лишенным часовой стрелки. Пусть минутная стрелка таких часов честно, без опоздания обегает циферблат в точно положенный ей срок. Но как, глядя на эту единственную стрелку, узнаешь, который час?

"Вечные истины" не могут достаться потомкам просто по праву наследства. Каждая эпоха постигает их сама, рождает в муках и уверяет себя, что она нашла новые, неведомые прежним поколениям, ответы на все старые, изначальные вопросы бытия.

Но бывают времена, когда торжествует ощущение связи, преемственности культур и цивилизаций. А в иные периоды преобладает ощущение разрыва.

В эпоху, когда внимание современников целиком поглощено движением "минутной" стрелки, человек, старающийся напомнить о существовании "часовой", рискует оказаться непонятым. Область его интересов может показаться смешным чудачеством, начисто оторванным от самих насущных проблем и тревог повседневной жизни.

Но это впечатление обманчиво.

Маршак прожил долгую жизнь в русской поэзии XX века. Он был современником самых разных поэтов. Иным из них в нашей литературе принадлежит роль более значительная, иным - менее значительная, нежели ему.

Он был современником Блока, Бальмонта, Маяковского, Демьяна Бедного, Северянина, Пастернака, Жарова, Светлова, Багрицкого, Безыменского, Сельвинского, Долматовского, Смелякова, Мартынова, Гудзенко, Межирова, Бокова, Евтушенко, Рождественского, Ахмадулиной, Вознесенского.

Но кто бы ни оказывался в "эпицентре" дискуссий, вокруг кого бы ни возникало магнитное поле читательских споров и интересов - Маршак большей частью оставался в стороне, где-то на периферии споров, привлекавших всеобщее внимание. Это казалось естественным. Мог ли, в самом деле, рассчитывать на шумный интерес современников поэт, почти целиком посвятивший себя переводам старых сонетов, автор лирических стихов, на старый лад повторяющих старые истины о вечности, о жизни и смерти?..

Но в последние годы жизни Маршака с ним произошло примерно то же, что случилось с генетиками, изучавшими хромосомы мухи дрозофилы. Его стихи и переводы приобрели в глазах современников неожиданную актуальность.

Случилось это не с одним Маршаком, и случилось не зря. В силу причин, весьма и весьма серьезных, потребность в стихaх на так называемые "вечные" темы стала важной общественной потребностью.

1

В ту пору, когда Маршак начинал писать стихи, в поэзии русской господствовал символизм.

Еще совсем недавно утверждавший себя в яростной полемике и литературной борьбе с реализмом, символизм получил признание, занял положение господствующего направления.

Правда, уже в 1907 году Александр Блок писал:

"Одно из очень характерных явлений нашей эпохи - это встреча "реалистов" и "символистов". Встреча холодная, вечерняя, взаимное полупризнание - точно Монтекки и Капулетти, примирившиеся слишком поздно, когда уже не стало Ромео и Джульетты"2.

Поэзии ("Ромео и Джульетты") не стало. И ни реализму, ни символизму уже не дано ее воскресить. Это сказал Блок - признанный мэтр символизма, законный наследник великой реалистической традиции русской поэзии, через всю свою жизнь пронесший влюбленность в "веселое имя" Пушкина, истовый почитатель Некрасова.

Реализм не только Блоку казался в те годы далеким и славным прошлым, некогда величественным, но невозвратимым. Будущее русской поэзии, по мнению многих, принадлежало уже не ему. Символизм дряхлел на глазах, переживая период жесточайшего кризиса. Этот кризис резко обозначился в 1910 году. Как писал тот же Блок, "в этом году явственно дали о себе знать направления, которые встали во враждебную позицию и к символизму, и друг к другу: акмеизм, эго-футуризм и первые начатки футуризма"3.

Сопоставляя творчество самых разных поэтов, сформировавшихся в начале нашего века, мы легко улавливаем некую общность между многими из них. Общность эта заметна даже в тех случаях, когда речь идет о поэтах, стоявших на принципиально различных политических, философских и эстетических позициях. Маяковский и Цветаева... Асеев и Пастернак... Даже сегодня, полвека спустя, когда особенно резко обозначились черты несходства между ними, не стерлось, не исчезло то, что и поныне делает возможным сближение этих, казалось бы, несопоставимых имен.

Общность эту определяли по-разному: "левая поэтика", "современность поэтического мышления", "разорванность сознания", "ассоциативность", "разрушение канонов", "распад формы", "нарочитая затрудненность стиховой речи", "остранение"...

Много было придумано терминов, не меньше существует и концепций, пытающихся объяснить природу этого явления.

Наиболее характерны две из них.

Сторонники первой утверждали, что затруднённость образного языка - объективный закон искусства. Время от времени читатель "привыкает" к этому языку, возникает автоматизм восприятия, и язык искусства начинает восприниматься "незатрудненно". Тогда возникает потребность в обновлении, нарочитом осложнении этого языка. Этот процесс повторяется периодически, ибо в искусстве "новая форма является не для того, чтобы выразить новое содержание, а для того, чтобы заменить старую форму, уже потерявшую свою художественность"4.

Другая точка зрения исходила из того, что распад формы, ломка стиховых канонов есть результат разрушения личности. По мнению сторонников этого взгляда, так называемый "распад" классической формы стиха, характерный для поэзии начала века, совершался вследствие и в угоду искусственно культивируемой субъективности, "...люди, первыми объявившие так называемый "традиционный стих" устаревшим, говорили искренне. Он их действительно сковывал, так как был создан для выражения объективной сути, объективной меры прекрасного. Эти люди с этим объективным не имели и не хотели иметь ничего общего... Они считали прекрасным любое проявление своей личности, поэзией - любое свое желание, а "традиционный" стих не соответствовал этому. Вот из-за чего такие поэты начали ломать форму, ломать стих, заражая своей мнимой революционностью даже талантливых людей"5.

Теперь для нас и, наверное, для самого автора уже совершенно очевидна полная несостоятельность первого объяснения, но ясна и, мягко говоря, некоторая недостаточность второго.

Слишком отчетливо обнажилась связь "новых форм" поэзии и вообще искусства XX века с другими "новшествами" материальной и духовной жизни человечества, чтобы можно было всерьез говорить о полной необусловлеяности этих новых форм новым содержанием. С другой стороны, слишком основательно, глубоко и серьезно проявилась за последние пятьдесят лет эта тенденция искусства XX века, чтобы можно было объявить ее случайным, кратковременным заблуждением, связанным лишь с гипертрофированной субъективностью индивидуумов, считающих прекрасным каждое проявление своей личности.

Начало XX века представляет собой нечто неизмеримо большее, нежели просто веху, отмечающую конец одного столетия и начало другого. Оно стало началом новой эпохи в истории человечества - эпохи войн и революций.

Историк мог бы резонно заметить, что нет ни одного столетия в многовековой судьбе человечества, которое было бы идиллией. Войны и революции сотрясали мир и в XVIII и XIX веках.

И все-таки уже первые годы нового XX века ознаменовали некий рубеж. Этот рубеж В.И. Ленин датировал совершенно точно:

"Войны испано-американская (1898), англо-бурская (1899-1902), русско-японская (1904-1905) и экономический кризис в Европе 1900 года - вот главные исторические вехи новой эпохи мировой истории"6.

Анализ некоторых экономических закономерностей этой новой эпохи позволил В.И. Ленину сделать вывод, чреватый для человечества весьма серьезными последствиями:

"Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране"7.

Формулировка эта, увидевшая свет 23 августа 1915 года в нелегальной газете "Социал-демократ", вряд ли была известна поэту, который примерно в это же время предрек своим современникам неслыханные перемены, невиданные мятежи. Однако не случайно поэт, сделавший это грозное пророчество, жил и работал в России. Кстати сказать, он не был одинок в своих предчувствиях. Едва ли не наиболее распространенным словом в русской поэзии тех лет было слово: "Кануны" (непременно с заглавной буквы). Самым разным поэтам переживаемый период казался кануном каких-то великих и грозных событий. Впоследствии очень точно выразит это чувство Анна Ахматова в своей "Поэме без героя":

Приближался не календарный -
Настоящий Двадцатый Век.

Русская поэзия жила предощущением надвигающегося революционного переворота. Переворота, которому суждено было оказать исключительное воздействие на судьбы всего мира.

Именно эти "неслыханные перемены", этот невиданной силы и глубины социальный катаклизм и создали ту особую духовную атмосферу, которой пронизаны специфические явления искусства и поэзии XX века.Задолго до своего свершения грядущая русская революция воспринималась современниками как великая.

Великая революция характеризуется не только включением в сферу своего действия огромных территорий и не только объемом охваченных движением масс. Прежде всего она характеризуется глубиной и мощностью произведенного катаклизма.

Разные русские поэты по-разному относились к надвигающейся социальной буре. Одни ликовали, что "главою голодных орд в терновом венце революций грядет шестнадцатый год". Другие с ужасом и отвращением писали о "грядущем хаме". Третьи, ощущая надвигающееся враждебным, все-таки готовы были провозгласить: "Вас, кто меня уничтожит, встречаю приветственным гимном!" Четвертые видели в революции, что бы она с собой ни принесла, трагическое, но справедливое возмездие. Но почти все воспринимали тогда близившийся революционный катаклизм, как ничем не предотвратимую, полную и абсолютную гибель старого мира.

В этом были единодушны и те, для кого гибель старой культуры была их собственной гибелью, и те, кто мечтал отряхнуть от своих ног "прах" ненавистного им старого мира.

Революция опалила всех. Не только тех, кто встретил ее ликованием, но и тех, кого она заставляла содрогаться от ужаса. И не просто опалила, но навсегда вошла в их жизнь, велела отказаться от многих надежд и иллюзий, заставила "сжечь корабли", решительно пересмотреть, а то и перечеркнуть былые устои.

Русская поэзия "не календарного - настоящего Двадцатого Века" - и в осмыслении новых пластов жизни, никогда прежде не бывших предметом поэтического изображения, и в самой структуре стиха - так или иначе отразила и зафиксировала этот процесс.



Примечания

1. "Новый мир", 1965, № 8, стр. 211.  ↑ 

2. Александр Блок, Собр. соч., т. 5, М.-Л. 1962, стр. 205 - 206.  ↑ 

3. Александр Блок, Собр. соч., т. 3, стр. 296.  ↑ 

4. В. Шкловский, Связь приемов сюжетосложения с общими приемами стиля. - В сб.: "Поэтика", Пгр. 1919, стр. 120.  ↑ 

5. Н. Коржавин, В защиту "банальных" истин. - "Литература и современность", сб. II, Гослитиздат, М, 1961, стр. 202.  ↑ 

6. В.И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 30, стр. 164.  ↑ 

7. В.И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 26, стр. 354.  ↑ 

Содержание

При использовании материалов обязательна
активная ссылка на сайт http://s-marshak.ru/
Яндекс.Метрика