Б. Сарнов
И, раскрыв свою тетрадь, С. Маршак. Из Вильяма Блейка. |
Виктор Шкловский в одной из статей о традициях русской литературы напомнил мысль Л.Н. Толстого:
"Давным-давно молодой Л. Толстой пошел через швейцарские горы, и пошел не один, а взял с собой мальчика и написал об этом:
"...Мальчик мне был чрезвычайно полезен одним тем, что избавлял меня от мысли о себе и тем самым придавал мне силы, веселости и моральной гармоничности, ежели можно так выразиться.
Я убежден, что в человеке вложена бесконечная не только моральная, но даже физическая бесконечная сила, но вместе с тем на эту силу положен ужасный тормоз - любовь к себе, или скорее память о себе, которая производит бессилие. Но как только человек вырвется из этого тормоза, он получит всемогущество"1.
Много лет назад, отправляясь в путь, Маршак взял себе в спутники ребенка.
Немало умных и дельных статей было написано о том, как много дал С. Маршак на протяжении своего долгого жизненного пути этому своему маленькому спутнику, какой большой и сложный мир сумел он открыть в своих стихах детям. Но никто почему-то никогда ни единым словом не обмолвился о том, что этот маленький спутник дал поэту. А ведь обогащение было взаимным. "Мальчик", отправившийся в далекий путь с поэтом, многому научил своего взрослого товарища. А главное - он дал ему ту, говоря словами Толстого, моральную гармоничность, которая составляет едва ли не самую существенную особенность душевного строя поэзии Маршака.
Маршаку, как я уже говорил, был органически чужд, даже враждебен пафос разгрома старой культуры и даже пафос отречения от нее. Какие бы формы этот пафос ни принимал, в какие бы одежды ни рядился - "пролеткультовские", "напостовские", "лефовские", - Маршак неизменно оставался в стороне от всяких веяний этого рода. Но была одна сфера культуры, в применении к которой этот "пафос отрицания" не только захватил Маршака, но даже был им прямо возглавлен.
Я имею в виду ту старую литературу, что писалась специально для детей и юношества. Ее Маршак отрицал безоговорочно и бескомпромиссно. Тут он был пристрастен и запальчив, ничуть не меньше, чем любой футурист или пролеткультовец. Почти все, что было сделано в этой области прежде, представлялось ему грудой безнадежно устаревшего хлама, обреченного на слом и уничтожение.
"Это был сплошной второй сорт, сплошное чтиво, без литературных задач, без стиля, без языка, - говорил он. И добавлял снисходительно: - Впрочем, какой-то жаргон у этих книг был - нечто среднее между институтским лепетом и малограмотным переводом"2.
Одинаково язвительно и беспощадно издевался Маршак и над невежественными компиляторами, и над европейски известным ученым, профессором Н.П. Вагнером, написавшим немало научно-популярных книг для детей:
"Каждая фраза, каждая страница вагнеровской книги так типична для предреволюционной детской литературы, особенно научно-популярной... Типична незаконным соединением научных сведений, анекдотических подробностей и стилистических завитушек. Так писались в то время многие зоологические, географические, исторические книги для детей и юношества.
Равнодушная компиляция, какой-то склад или лавка старьевщика, где свалены в кучу Библия, Дарвин и Гоголь.
Составителю было важно одно - набить свою книгу и голову читателя возможно большим количеством сведений.
Добросовестно рассказывает профессор и о том, сколько зубов у крокодила и чем питается тушканчик...
Так и застревает книга между двух стульев - она не дает ни знания, ни образа, а что-то очень приблизительное. Да и что с детьми церемониться!
До поры до времени их можно снабжать лоскутьями и обрезками - отходами того, что делается для взрослых.
Приблизительно - о тюлене, приблизительно - о Наполеоне, приблизительно - об изобретениях и открытиях"3.
Но ведь на книжных полках старых детских библиотек стояли не только изделия бездарных и жалких ремесленников, и даже не только изделия профессора Вагнера, для которого писание популярных детских книжечек было в лучшем случае приятным досугом, своеобразным отдыхом от иссушающих душу наукообразных фолиантов.
Ведь были же еще Гулливер, Робинзон, пусть и в адаптированных изданиях... Неужели их тоже не пощадил этот всеразъедающий скепсис, этот непримиримый, воинствующий дух отрицания и разрушения?
"Старая детская литература, - гремел Маршак, - ухитрилась превратить свифтовских лилипутов просто в мурзилок, а Робинзона - в дачника. Мы должны научиться так переводить и пересказывать классиков, чтобы наши дети узнали подлинного Свифта-сатирика, подлинного Дефо-философа"4.
Все, решительно все в детской литературе, по мнению Маршака, надо было менять и создавать заново. Но особенно непримирим был Маршак, когда дело касалось стихов, написанных для детей в прежнее время. Тут его неприятие превращалось в ничем не сдерживаемую ярость, скептическая насмешка - в злой, саркастический, издевательский смех. Одинаково доставалось при этом и безымянному автору жалкого двустишия:
Шкуру чушечки дубят,
Ну а мясо все едят..
и маститому Валерию Брюсову, писавшему для детей почти столь же непритязательные (хотя неизмеримо более совершенные технически) стишки:
Любо василечки
Видеть вдоль межи,
Синенькие точки
В поле желтой ржи...
Но больше всего доставалось знаменитому "Степке-Растрепке". Отделяя эту книжку от прилизанных, благовоспитанных, пряничных изделий унылых литературных дам, Маршак все-таки не мог отказать себе в удовольствии вдоволь поиздеваться над ее чудовищным косноязычием.
Он чесать себе волос
И ногтей стричь целый год
Не желал, и стал урод...
Эти строки из "Степки-Растрепки" Маршак неизменно цитировал в своих многочисленных выступлениях, статьях и докладах. И всякий раз повторял, словно хранитель паноптикума, демонстрирующий наиболее знаменитый экспонат:
- Взгляните, как это убого и безграмотно... Какой неуклюжий, спотыкающийся, нелепый стих... Как не по-русски построена фраза...
А между тем, о "Степке-Растрепке" существовало и другое мнение. Вот рецензия на эту книжку, написанная в 1915 году:
"Степка-Растрепка" - книга очень смелая и жизненная, с одной стороны, и совершенно лишенная пошлости - с другой, а такое сочетание надо ценить, потому что смелость вообще легко переходит в наглость, а жизненность часто сочетается с пошлостью.
В детстве я эту книгу любил, и теперь нашел ее увлекательной...
Стих очень хорош, потому что легок и разнообразен... Некоторая "домашность" стихов... или "бедность" рифм - вовсе не "дилетантизм", не неумелость, как может показаться с первого взгляда; это - по меньшей мере - органичность, вдохновение автора, а может быть, и сознательное упрощение - тонкость...
Литература другого типа пока, насколько мне известно, едва завязывается; если ее можно сравнить с чахлым ростком, то "Степка-Растрепка" - уже яркий цветок"5.
Написал эту рецензию Александр Блок.
Великий русский поэт, человек, мучительно воспринимавший любую фальшь (словесную в особенности), восторженно отозвался об этой книжке, которая для Маршака была не более, чем экспонатом уродства, красноречивым свидетельством смешного и жалкого убожества старой детской литературы.
Откуда это вопиющее расхождение критериев?
И откуда этот решительный, бескомпромиссный "нигилизм", эта мощная жажда разрушения "старья" у такого последовательного приверженца культурных традиций, каким всю свою жизнь был Маршак?
Примечания
1. "Жизнь и творчество Бориса Житкова", Детгиз, 1955, стр. 92. ↑
2. С. Маршак, Воспитание словом, "Советский писатель", М. 1964, стр. 331. ↑
3. С. Маршак, Воспитание словом, "Советский писатель", М. 1964, стр. 337-338. ↑
4. Там же, стр. 345. ↑
5. А. Блок, Собр. соч. в 12-ти томах, т. 10, Изд-во писателей в Ленинграде, 1935, стр. 329. ↑