"Неделя", 5-11 июля 1964. С. 17
Летом 1902 года выдающийся художественный критик В.В. Стасов услышал, как читает свои стихи острогожский гимназист Самуил Маршак. Вскоре он сказал в одном из писем: "Эко вечно мне везет! Все вот поминутно каких людей мне случается узнавать, видеть и слышать - то Мусоргского, то Бородина, то Гартмана, то Глазуна, то вдруг теперь этого маленького Сама". Так Маршак был признан, оценен, а потом поддержан в самом начале пути. Вскоре он познакомился с Горьким. От тепла двух больших сердец стал набираться силы его поэтический дар.
Более шестидесяти лет миновало с того дня, когда он впервые перешагнул порог стасовской дачи под Петербургом, но та далекая пора не прошла без следа, оставив добрые строки писем В.В. Стасова своему юному другу, который, по его словам, должен был стать "великою знаменитостью в числе наших поэтов". Сейчас эти письма хранятся в Институте русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом).
Примечание авторов сайта
Письма В.В. Стасова С.Я. Маршаку также публиковались в книге "В.В. Стасов. Письма к деятелям русской культуры". Т. 2. - М.: "Наука", 1967.
Мы с Элиасиком1, как собирались, так и сделали: поехали и побыли несколько дней у Льва Великого. Что это за радость, что это за счастье было для нас! Я уже давно не видал большого нашего человека, ну и что же? Я нашел его по-прежнему чудным, несравненным и увлекательным, а болезнь его, словно какая-то громадная резинка, стерла и вычистила ее прочь с него, как пятна и поганые закорючки, и он опять стоит чист и светел, могуч и бодр, богатырем великим, нашим вождем и указателем, нашим пророком, выразителем и защитником. Но, среди всех наших разговоров и радостей, я нашел одну минуточку, когда стал рассказывать ему про новую свою радость и счастье, что встретил какого-то нового человека, светящегося червячка, который мне кажется как будто бы обещающим что-то хорошее, чистое, светлое и творческое впереди. Он слушал, но с великим недоверием, как я вперед ожидал, и как оно и должно быть. Он мне сказал потом с чудесным выражением своих глубоких глаз и своею мощною, но доброю улыбкою: "Ах, эти мне "wunder kinder"! Сколько я их встречал, и сколько раз обманулся! Так они часто летают праздными и ненужными ракетами! Полетит, полетит, светло и красиво, а там и скоро лопнет в воздухе и исчезнет! Нет! Я уже теперь никому и ничему между ними не верю! Пускай наперед вырастут и окрепнут, и докажут, что они не пустой фейерверк!.." Я и сам то же самое думаю, и я тоже не раз обманывался. Но на этот раз немножко защищал и выгораживал своего новоприбылого, свою новую радость и утешение. Я рассказывал, что на мои глаза тут есть какое-то в самом деле золотое зернышко. И мой Лев как будто склонял свою могучую гриву и свои царские глаза немножко в мою сторону. Тогда я ему сказал: "Так вот что сделайте мне, ради всего святого, великого и дорогого: вот, поглядите на этот маленький портрет, что я только на днях получил, и пускай ваш взор, остановясь на этом молодом, полном жизни лице, послужит ему словно благословением издалека!" И он сделал, как я просил, и долго-долго посмотрел на молодое начинающее жить лицо ребенка-юноши.
Вот это он. Теперь же я тебе скажу, чего я тебе желаю, чего боюсь и на что надеюсь: первое, что ты никогда не переменишь своей веры, какие бы ни были события, обстоятельства, люди и отношения; второе, что ты будешь искать все больше и больше правды и жизни, и будешь все больше и больше чуждаться риторики, красивых, но праздных слов и картин, пустых фейерверков и цветных иллюминаций; третье, что никакой успех и расхваливанья не сдвинут тебя с настоящей хорошей дороги и не затемнят твою голову фольгой самомнения и мишурой нравленья толпе.
См. ответ С.Я. Маршака от 20 августа 1902 г.
______________
Письма В.В. Стасова публикуются в сокращенном виде.
1. Гинцбург Илья Яковлевич (1859-1939), скульптор. ↑
Ты мне пишешь вот уже который раз про то, как ты проводишь время, и это мне было, конечно, очень приятно. Это самое первое, что теперь мне хочется и надо знать про тебя. И огород, и твое маленькое ковырянье в земле, и книги прочитанные, и писанье чего-то своего изредка - все это было мне каждый раз архи-приятно миллион раз узнать про тебя. Что ты пишешь редко и мало - это я очень одобряю, и очень тебя хвалю. Нынче для тебя - здоровье раньше всего. А знаешь, что я тебе скажу, впрочем, это будет, кажется, не новость, а повторение того, что раз или два тебе уже прежде говорил: не знаю, ошибаюсь я или нет, и мне все кажется, что ты будешь главным образом не прекрасным стихотворцем, а превосходным прозаиком. Ведь бывает же это иногда с людьми - начинают со стихов, а потом съезжают на прозу, и оказывается, что это-то и есть их настоящая сила и власть. Так было даже однажды с Тургеневым. Его стихов нынче никто не знает, а в прозе - он всегда очень сильно блистал. Что до тебя касается, то мне не раз казалось, что как ни изящны, как ни красивы и иногда даже совершенно мастерские твои вещи в стихах, но это все-таки не главное твое значение и дело. Есть у тебя в стихах и поэтичность, и картинность, и сила, и выпуклость, - но все-таки в них гнездится, местами, риторичность и выспренность. Напротив, в твоих маленьких "сценках" и "рассказах" в прозе первое, что меня поражает и словно маслом по сердцу мажет, - это чрезвычайная простота, естественность и правдивость, и это всего дороже для меня. Язык - отличный, и нигде я не слышал преувеличения, натянутости и надутости. Таковы мои впечатления. А впрочем, очень может быть, что я вовсе не прав, и ничего тут не говорю, кроме вздора, и ничего не выражаю, кроме близорукости, и не понимаю. Пускай решает время.
См. ответ С.Я. Маршака от 8 мая 1903 г.
28 ноября 1904 года
Я желаю знать, что ты почитываешь, когда есть немножко свободного времени, от уроков, знакомых, гостей и т. п. Знать про чтение человека, это немножко совсем то самое, что доктор: возьмет левую руку, а сам вынет из кармана часы и сосчитает пульс. Вот мне тоже и хочется посчитать у тебя пульс.
Горького я с лета все больше и больше люблю и ценю. Ведь я прежде довольно мало знал, а теперь совсем дело другое: я перечел все его 6 томов, на иное я нападаю и в претензии (но такого немного!), а все главное - все больше и больше составляет мое восхищение. "Нововременцы" и "декаденты" насмехаются надо мною, что я осмелился называть Горького человеком, совершенно из одного и того же теста сделанного с Байроном и Виктором Гюго - насмехаются, а вот сами вовсе не знают ни Байрона, ни Виктора Гюго, ни Горького. Посмотрим, чья возьмет?
А я тебе скажу, что у нас Горький был даже раз гостях, целый вечер, совсем один, и какой это был для нас восторг! Даже читал, а рассказывал какую пропасть, то про себя, молодого, да и всяческих времен, а то про других. Какое это было восхищение!
9 апреля 1905 года
Наконец-то я снова получил от тебя письмо! Оно мне, конечно, доставило много удовольствия, тем больше, что этого удовольствия я подождал порядочно-таки давно. А ведь когда долго прождешь еды и питья, какой аппетит появляется, и как приятны становятся все глотки, особливо первые, и какие необыкновенные калейдоскопы начинают играть и встряхиваться во рту, на языке и в горле. Так-то вот и теперь у меня случилось. Разноцветные узоры заиграли в голове и в памяти, и я с превеликим смакованием переворачивал с одной стороны на другую всякие прежние наши с тобой дела и делишки, разговоры и беседы, рассказы и предприятия. Кажется, все довольно исправно идет там у тебя, только вот здоровье. Да что тут поделаешь, я тоже распеваю у себя дома не очень-то исправные песенки, все что-то покряхтывает и поскрипывает, а разве можно такие дела похвалить? Всего меньше у тебя, такого еще юнца, да что тут прикажете делать, от поганых болезней ничем не спасешься. И какая это, чья такая подлая душа завела эти болезни, и на что они, и кому нужны - хоть тресни, а с места с ними не сойдешь.
Знаешь, как утром проснешься, а еще лежишь в постели, и принесут новые газеты, "Сын Отечества" и "Русь", и что там еще есть, вот и лежишь, и первым делом начинаешь отыскивать на 2-й и 3-й странице нет ли чего-нибудь про Горького и его здоровье? Как он, что он? Найдешь в газете что-нибудь про него - ну, и радуешься, хотя известия и не всегда утешительные, а не то - слишком малые и короткие. Недавно он написал мне небольшое письмо, несколько строк, которые привезла мне от него Анна Михайловна Померанцева1, видевшаяся с ним в Москве, накануне отъезда его оттуда в Крым. Потом мне пишет иногда про него из Ялты моя Софья2. Мол все надеюсь, что когда ты с ними станешь видеться в Крыму, ты мне напишешь про него (авось и не раз) больше, а может и лучше, чем другие. Нельзя ли? Ты знаешь, я этого человека с прошлого лета крепко полюбил, и это у меня, я думаю, никогда уже не пройдет. Он большой писатель, но вдобавок и такой большой человек. Этакую историю не часто встретишь. Так вот и изволь ты мне побольше о нем писать. Меня недавно сильно восхитила одна новая его вещь: "Часы". Говорят, это у него давно уже написано, но нынче, перед печатью, он все вновь прошел большою и широкою кистью. Эта вещь с одной и той же палитры с "Человеком", а ты знаешь, как я высоко ставлю эту чудную штуку, кажется, вообще вопреки всем. Ведь у нас всеми признано, что "Человек" - вещь, Горькому не удавшаяся. Какое идиотство. Да что тут много растабарывать, ведь я уже давно привык видеть, что самые капитальные создания на свете признаются только после долгого и упорного боя, и что их впускают за забор каменной огромной ограды публичного понятия и вкусов только после кровопролитной войны. Разве Льва Толстого впустили в ограду не очень поздно, после того, как все даже немножко устали от воскурения фимиама и энтузиазма к цветочкам Тургенева в продолжение лет 25-30!! А когда этот же Тургенев написал вдруг, совершенно неожиданно, две свои крупнейшие вещи: "Отцы и дети" и "Порог" (этот последний - истинный che d'oeuvre, даром, что всего строк 20!). тогда публика наша и Тургенева признала свихнувшимся, поблекшим и мало достойным входить за ограду. Так-то вот и с Горьким! А когда я указывал, что он настоящий Байрон наших последних годов, то только мне и раздалось в ответ, что хохот и визг. А правду-то сказал все-таки я.
______________
1. Померанцева Анна Михайловна (1860-1924), общественная деятельница, жена шлиссельбуржца М.Ф. Фроленко. ↑
2. Медведева, во втором браке Фортунато, Софья Владимировна (1850-1929), дочь В.В. Стасова. ↑