"Октябрь", № 3, 1979. С. 212-221.
К. Григорьев
В восьмом томе собрания сочинений С.Я. Маршака, где напечатаны письма поэта к В. Стасову и М. Горькому, А. Блоку и А. Твардовскому, среди более чем четырехсот "избранных писем" есть одно, адресованное киевлянке Г.И. Зинченко. В примечании сказано, что Г.И. Зинченко, с которой Маршак переписывался несколько лет, работала закройщицей в ателье. Я был знаком с ней много лет. Галина Ильинична не раз приносила в киевский корреспондентский пункт "Литературной газеты" свои статьи и заметки, редакция охотно печатала их, потому что писала Зинченко всегда живо и интересно, будь это отклик на какое-то важное событие или читательские размышления о новой книге. Статьи ее печатались в "Известиях", в "Труде", в журналах и киевских газетах. А работала она все послевоенные годы закройщицей 3-й фабрики "Индпошива" и, замечу кстати, считалась в своем деле едва ли не лучшей специалисткой в городе.
Пишу я о Галине Ильиничне в прошедшем времени, потому что ее уже, увы, нет в живых - в конце 1975 года она умерла. Галина Ильинична была удивительным человеком, и читатели, надеюсь, смогут убедиться в этом, прочитав публикуемые ниже отрывки из писем.
Переписка между Г.И. Зинченко и С.Я. Маршаком длилась до последних дней жизни поэта. Началась же она с обычного читательского отклика, который Галина Ильинична написала поэту, прочитав книгу его стихотворений. Письмо это, к сожалению, не сохранилось в семейном архиве Г.И. Зинченко, но можно предположить, что оно было написано в конце 1957 года, потому что первое ответное письмо Маршака Галине Ильиничне в Киев датировано 2 января 1958 года.
"Дорогая Галина Ильинична!
Простите, что отвечаю Вам так поздно. Меня глубоко тронул Ваш привет, и я бы давно отозвался на него, если бы не был так перегружен работой.
Нет ничего дороже для автора, чем пристальное и чуткое внимание талантливого читателя. Такое внимание я ощутил в нескольких строчках Вашего письма. <...>
Разрешите мне послать Вам на память мои переводы из Бернса - книгу, в которую я вложил много души.
Желаю Вам здоровья и счастья.
С искренним приветом
Должно быть, С.Я. Маршак уловил в письме незнакомой киевлянки нечто такое, что выделило его среди многих других писем и позволило назвать автора "талантливым читателем". Получив письмо поэта и сборник его переводов из Бернса, Галина Ильинична, через несколько дней, 12 января 1958 года, писала:
"Уважаемый Самуил Яковлевич!
От души тронута Вашим вниманием. Получила Вашу книгу переводов из Бернса. И уже всю ее прочитала.
Язык у Вас простой, то есть ясный. Я поняла, почему Вы часто избираете своими читателями детей, - дети любят ясность. Выражения у Вас самые обыкновенные. Иному читателю, наверное, кажется: что тут особенного? И я бы смог так написать (а пусть попробует!). Мысль Ваша легка и понятна. Читаешь без всякого напряжения.
Я получила огромное удовольствие от Вашей книги. В ней есть то, к чему стремится каждый из нас и в жизни и в работе: ничего лишнего. И потому все прочитанное поражает свежестью, яркостью и простотой, той особой простотой, через которую постигаешь великую сложность жизни. Веселые, жизнерадостные, полные юмора песни Бернса в то же время полны непроходимой тоски. Бернс смеется и поет с горя, чтобы забыться. Вам близки дети, и Вам близок Бернс. Он описывает иногда и грубых, и пьяных людей, но все его творчество нежно, ярко, как молодые побеги старого дерева.
Больше всего мне понравились эпиграммы. В них особенно чувствуется Ваше мастерство.
Здесь Джон покоится в тиши.
Конечно, только тело...
Но, говорят, оно души
И прежде не имело!
Печатное слово, действительно, великая вещь. Что, казалось бы, общего, может быть у меня с Вами? Но вот лежит передо мной Ваша книга с надписью, и выходит, что мы уже с Вами вроде знакомы. Я с гордостью показываю своим близким Вашу надпись и сама удивляюсь: за что мне такая честь?
Желаю Вам здоровья и бодрости. Работы впереди у Вас еще очень много. Пусть Вас не смущают годы. Есть люди, которых время не старит, а молодит.
Я подписалась на Ваше собрание сочинений в 6-ти томах. Буду читать и знакомиться с Вами.
Люди недаром придумали читать и писать книги. И то и другое делает жизнь замечательной.
Еще раз спасибо!
Г. Зинченко".
Так, собственно, началось это знакомство, пока еще заочное. Но вот два письма, написанные всего лишь год спустя. Прочитав их, мы убедимся, что переписка между поэтом и его читательницей приобрела к тому времени уже довольно регулярный характер.
"Киев, 3.1.59 г.
Дорогой Самуил Яковлевич!
Ну, вот - 1-ое число, - и от Вас телеграмма. Самое главное, это значит, Вы уже здоровы. А то я совсем раскисла, когда получила от Вашего секретаря письмо, что Вы больны. Я даже набралась смелости и позвонила Вам. Мне сказали, что Вы поправляетесь. Больше я не решилась беспокоить.
Конечно, надо было бы Вас пожурить за то, что плохо за собой смотрите, только я, к сожалению, не имею таких прав.
Прочитала второй том Ваших сочинений. А вчера мне сын принес 12-ю книжку "Нового мира". Мое убеждение, - что в лирике Вы еще сильней, чем в детской книге. Тема времени - действительно, глубокая тема. Само понятие "время" трудно определить. Пожалуй, это и есть жизнь в движении. Только время не имеет настоящего, оно все в прошлом и в будущем. А само слово "жизнь" говорит за себя: оно все в настоящем.
Каждое Ваше стихотворение заставляет думать. Закончишь его и опять читаешь сначала.
Все стихи хороши, но более других мне понравились: "Бор", "Ландыш", "Дождь", "Сколько раз пытался я ускорить...", "На родине Бернса", "Как призрачно мое существованье!..", "Как поработала зима!..". А особенно "Ландыш". Чего только стоит "природой бережно спеленатый" - надо же уметь так подметить! Из "Нового мира" лучше других "Ты много ли видел на свете берез?..".
Очень нравится мне, как Вы пишете. И даже не могу понять - чем. То ли чистотой, то ли иронией ("И если мы счастья еще не нашли, то, может быть, только от лени"), то ли большим мастерством, но вероятнее всего тем, что я вижу Вас таким, каким мне Вас хочется видеть.
Оформление - белый переплет - очень хорошо. Но гравюра на 6-й странице неудачна, - ничего не видно... Еще я заметила две опечатки: на стр. 64- привносили - вместо приносили и на стр. 221 - комба - вместо комбата.
Читаешь Ваше стихотворение и думаешь: как хорошо! Но это еще не все, самое ценное будет в конце. И, действительно, почти всегда так и получается.
Отдел "Сор из избы" замечателен. "Зубная быль" - прямо непревзойденная. А фраза из "Урока вежливости" -
Но, видно, воспитатели
Напрасно время тратили -
уже вошла у нас в семье в обиход.
Каждая Ваша строчка говорит о глубине и радости жизни (только о любви - мало стихов). И удивительно переплетаются в Вашем творчестве две линии. Одна лирическая, музыкальная, нежная (кажется: нет, этот человек не от мира сего, раз он так все видит и понимает), и другая - чисто земная, полная лукавства и практического ума. Разве можно сказать, что "Не знаю, когда прилетел соловей..." и хотя бы "Мистер Твистер" - написаны одной рукой?
Своей лирикой Вы напоминаете людям, что надо иногда и подумать. Что думы - это тоже радость и тоже ценность.
Наш век - суетливый век. Времени для размышлений нет. Требования жизни (и в семье и на работе) так велики, что приходится всю жизнь проводить в спешке, т. е. отбрасываешь с дороги все то, что только возможно отбросить.
И эта суетливость приводит к недооценке многих важных и сложных моментов (например: силы чувства, чистоты убеждения, различия индивидуальностей) и переоценке различных жизненных успехов (материальных благ, служебного продвижения и т. п.)...
"Новый мир" обещает в этом году Вашу повесть "Начало жизни". Я как раз подписалась на "Н. М.", - так что буду ждать.
Поздравляю Вас с уже наступившим Новым годом, а также с первой ракетой к Луне. Как интересно жить на свете!
Желаю Вам здоровья и счастья. Очень крепко желаю.
"Москва, 1.IV.59
Дорогая Галина Ильинична!
Давно хочу написать Вам, да никак не соберусь. То болею, то занят свыше меры. Хоть и с большим опозданием, но от всей души благодарю Вас за Ваш милый привет и за то, что в Вашем сердце нашли отклик стихи, которые мне и самому были почему-то дороже, чем другие. Пишущему трудно определить достоинство своих стихов, а если и ценишь иные из них, то, пожалуй, больше всего за чувства, волновавшие тебя во время работы над ними.
Вероятно, это имел в виду Шекспир, когда, сравнивая свои стихи со стихами других поэтов, писал:
"Во мне любовь, в них мастерство цени".
С удовольствием прочел Вашу умную, содержательную и немногословную статью в "Новом мире", и, хотя она помещена в разделе "Трибуна читателя", я думаю, что Вы не только талантливый читатель, но и литератор, умеющий хорошо и свободно выражать себя. А для того, чтобы перо по-настоящему разошлось, надо писать часто и смело - и для печати и друзьям - в том числе и мне.
Буду рад, если напишете о себе, о своей жизни.
А у меня было - да еще и не прошло - трудное время. Тяжело болеют близкие мне люди. Много работы и заботы.
Ну, жду от Вас вестей. Крепко жму руку.
Ваш С. Маршак".
Вскользь брошенную фразу о "трудном времени" ("Тяжело болеют близкие мне люди") Галина Ильинична смогла расшифровать лишь много месяцев спустя, получив письмо, которое я хочу привести здесь, чтобы в какой-то мере помочь читателю понять некоторые места из этой переписки да и общее настроение С.Я. Маршака в тот период:
"Москва Б-64
Чкаловская ул, 14/16,
кв. 113
29.III.60
Дорогая Галина Ильинична!
Простите, что отвечаю Вам с таким опозданием. У меня были очень тяжелые недели - на моих глазах умирал мой лучший друг - замечательный человек. С этим человеком связывали меня тридцать лет общей работы, общность мыслей и чувств. Не знаю, довелось ли Вам когда-нибудь читать пьесы, критические статьи или сказки Тамары Григорьевны Габбе? Все это было очень талантливо, глубоко и в то же время необычайно изящно. Но больше всего таланта, глубины, изящества было в самом этом человеке, совершенно лишенном какого бы то ни было честолюбия и корысти. Пожалуй, главным ее талантом была доброта, особенно драгоценная и действенная в сочетании с острым умом и редкой наблюдательностью. Она знала недостатки людей, которых любила, и это не мешало ей любить их неизменно и щедро.
При этом она была горда, независима и мужественна.
Легкий, жизнерадостный человек, которому так много говорила и природа и городская улица, - она терпеливо переносила болезнь, приковавшую ее к постели, не жаловалась, не проявляла страха и отчаяния.
За несколько дней до смерти она сказала, что надо правильно жить и правильно умирать.
После нескольких месяцев самой напряженной борьбы за жизнь Тамары Григорьевны и после утраты ее я с трудом прихожу в себя.
Сейчас меня опять посылают в Барвиху - в подмосковный санаторий. Боюсь, что в тишине и в пустоте мне будет еще тяжелей, но врачи настаивают. Работать в ближайшее время я вряд ли смогу.
Спасибо Вам, дорогая, за отклик на вторую часть "В начале жизни". Вы правы - редакции не следовало разрезать эту вещь на две части.
Вы уловили в моей повести-очерке самое главное и самое дорогое для меня. В одной из своих статей Т.Г. Габбе писала, что автор автобиографической повести не должен заслонять собой, своей личностью изображаемую жизнь, а скорее должен быть окном, сквозь которое видно время, события, люди.
Не знаю, будет ли продолжение. Если я и буду писать о последующих годах жизни, то это будет совершенно новая, другая повесть. Мое детство, несмотря на нужду и небольшие огорчения, было, в сущности, очень счастливым временем - почти сказочным. Если бы Андерсен не назвал свою повесть о юности "Сказкой моей жизни", то я бы взял это название. В детстве и в ранней юности никто из моих родных и друзей не умирал. Время было довольно спокойное и мирное, хоть и тогда уже порой чувствовались подземные толчки. Это так непохоже на последующие бурные, тревожные, трагические и значительные годы. Посмотрю, хватит ли у меня сил и душевной сосредоточенности на эту вторую повесть.
Напишите мне о себе, о своей жизни. Буду рад получить от Вас весточку. Простите, если нагнал на Вас тоску рассказом о своих горестях.
Пишите мне по московскому адресу. Письмо перешлют или передадут.
Крепко жму Вашу руку и желаю Вам хорошо встретить чудесную украинскую весну.
Ваш С. Маршак"
Нужно заметить, что в наш скоростной век люди стали гораздо реже, чем в прошлые времена, обмениваться письмами. Когда Министерство связи СССР не без гордости заявляет о более чем 50 миллиардах почтовых отправлений за год, то имеется в виду, главным образом, доставка газет, журналов, служебных бумаг и, конечно, поток праздничных поздравлений. Меньше всего здесь так называемой частной переписки. Есть телефонная связь - городская и междугородняя - исчезла надобность писать самому и ждать ответа. К тому же люди больше ездят - чаще встречаются. Постепенно писание писем как-то стало выходить из моды. Даже в писательской среде. И на наших глазах начинает исчезать прекрасный и совершенно самостоятельный жанр - эпистолярный, давший человечеству немало подлинных литературных шедевров.
Об этом невольно подумалось при чтении писем С.Я. Маршака. Их очень много - поэт принадлежал к старой писательской школе. Письма - сугубо деловые и дружеские, письма-рецензии и литературные консультации, размышления о творчестве и о жизни, письма, которые - чувствуется! - написаны не по необходимости, а только потому лишь, что просто захотелось вдруг "побеседовать" с близким человеком, - таково богатое эпистолярное наследие поэта. Немало такого рода писем получала от Маршака и Зинченко.
"27.VI.60 (в этот период Маршак часто болел. - К. Г.):
Моя дорогая Галина Ильинична!
Последнее Ваше письмо снова ободрило меня и придало мне сил. Находясь на далеком расстоянии, Вы как-то умеете говорить о том, что для меня в данную минуту важнее всего.
Из больницы я вышел, пообещав врачам поехать в клинический санаторий (в Барвиху), но сразу же погрузился в трудную работу - в правку 800 страниц последней корректуры моего 4-го тома, куда входят статьи, новые стихи, переводы и "В начале жизни". Это для меня очень трудное дело - особенно сейчас, когда у меня нет моего настоящего собеседника и советчика, милой Тамары Григорьевны. Сотни сомнений приходят в голову, и ты не знаешь, резонное ли это сомнение или простая мнительность, в которую всегда впадаешь, сдавая книгу в печать. Трудно решить, что оставить, что опустить, пока еще судьба книги в твоих руках. Все же завтра книгу сдам.
Кстати, есть ли у Вас первые три тома этого подписного издания?
По поводу повести (воспоминаний) получаю много сердечных писем, гораздо более убедительных, чем напечатанные рецензии. У нас читатели часто щедрее и глубже критиков. Но самую лучшую оценку "Страниц воспоминаний" дали Вы. Жалко, что Ваше письмо имел возможность прочесть только я один.
На днях поеду в Барвиху и там постараюсь (надеюсь постараться!) ввести в свой обиход то, что мне так трудно давалось всю мою долгую жизнь - порядок и режим. Главное - вернуть себе любовь к природе, на которую я не могу смотреть с тех пор, как на нее не смотрят глаза моего ушедшего из жизни друга. Со времени выхода из больницы я живу так, как Вы не советовали мне жить в своем письме: не умею отказывать посетителям, боясь их огорчить и обидеть, то и дело хлопочу о ком-нибудь, хотя и терпеть не могу просить.
Плохо то, что у меня не один возраст, как полагается человеку, а какая-то смесь возрастов. Мне и за семьдесят, как по паспорту, и тридцать, и двадцать, и шесть. Все это могла терпеть и умела как-то приводить в порядок Тамара Григорьевна, хоть и ей было подчас трудно со мной при всем ее необыкновенном терпении. Я пишу Вам о себе так много не из себялюбия, а только потому, что очень нелегко быть мною, Маршаком.
А тут еще все время приходится жить отгороженным от мира стенами больницы или санатория. Врачи отказались от операции, но потребовали, чтобы я еще какое-то неопределенное время находился под медицинским надзором. А это не располагает к веселью.
Но довольно, наконец, о себе.
Мне очень жалко, что и у Вас, при всем Вашем умении сохранять душевный покой и жизнерадостность, при всей Вашей сердечной мудрости, бывают дни огорчений и тревог. Как было бы хорошо, если бы у Вас оставалось больше времени для писательской работы, к которой у Вас, несомненно, есть призвание. Это видно по Вашим статьям, а пожалуй, еще больше по письмам.
По вашему примеру и я пишу Вам на этот раз поздней ночью - сейчас уже около двух.
Крепко жму Вашу руку и надеюсь в конце лета или осенью увидеться с Вами.
А пока пишите.
Ваш С. Маршак".
Вскоре Галина Ильинична по приглашению С.Я. Маршака приехала в Москву, и заочное знакомство перешло наконец в очное. В жизни нередко случается, что люди, никогда не встречавшиеся ранее и знающие друг друга только по письмам или публикациям, при личном знакомстве испытывают некоторое разочарование, может быть, даже только оттого, что в их воображении человек представлялся несколько иным. Или совершенно иным. В данном случае этого не произошло. После встречи переписка стала еще более интенсивной, письма - более пространными.
30 января 1961 года Галина Ильинична писала:
"Дорогой мой Самуил Яковлевич!
Ну вот я, наконец, прочитала четвертый том. Впечатление очень большое. Пожалуй, даже большее, чем от первых трех томов. Дело в том, что те произведения уже хорошо знакомы читателю, они много раз печатались и переиздавались, в четвертом томе все новое. Но не только потому. В четвертом томе слышится настоящий голос Маршака, который в предыдущих произведениях только угадывался. Так бывает иногда в жизни: встречаешься с человеком на работе, на собрании, вечерах, считаешь его своим знакомым, но настоящее знакомство, оказывается, произойдет после того, как увидишь его в быту, в своем доме, среди своих близких.
И это совсем неплохо, что в одном томе собраны и статьи, и воспоминания, и стихи. Напротив, одно дополняет другое для составления понятия о личности автора.
А ведь Вы знаете, - читатель ценит, конечно, и талант, и мастерство, но более всего для него важен сам писатель, его характер, который измеряется степенью возможного доверия. Если читатель решит: этому человеку я верю, - то он может простить писателю все - и неудачный оборот речи, и ошибки, и раздражение...
Авторитет бывает ложный, быстро преходящий. А бывает другой - укрепляющийся с каждым годом. И вот как раз четвертый том дал мне почувствовать силу Вашего авторитета у читателя (и в настоящем и в будущем).
Статьи поражают непрерывностью логической нити. И кроме того, они написаны простым, доходчивым языком (нет и намека на "писарские выкрутасы"), отсюда их бесспорная убедительность.
Вот иной раз читаешь статью в газете. И если читаешь подряд, медленно, то иногда даже можно уловить то место, где обрывается логическая нить (нет, нет, постой, тут что-то не так), автор делает какой-то перескок и (вольно или невольно) обдуривает читателя. Но не всегда можно уловить это место (обрыв логической нити), и тогда получается еще хуже. У Вас же этого не бывает.
Вот на 225-й стр. Вы приводите слова Толстого о стихах. И далее есть очень рискованная фраза: "В сущности, замечания Толстого и Горького, при всей их видимой противоположности, одинаково убедительны. Но первое относится к плохим стихам, второе - к хорошим". Казалось, читатель может сразу насторожиться (так ли это?). И вместе с тем читатель верит. Верит тому, что Ваша мысль реабилитирует Толстого как ценителя искусства, верит также просто потому, что это говорит Маршак, но, главное, верит потому, что эта мысль оправдана простой логикой. Таких мест есть много в Ваших статьях.
Более всего читатель боится лжи, обмана. Так же, как мы боимся этого в жизни. Но в жизни это легче различить. Если женщина слишком тщательно одета и завита - уже ложь. Если в комнате слишком большой порядок и чистота - тоже ложь. Если человек очень правильно, гладко говорит - и это ложь. Нормальная, бесхитростная жизнь требует какого-то законного беспорядка, асимметрии. И в этом последнем, в сущности, вся прелесть жизни. (Моя с Вами переписка - это тоже полнейшая асимметрия.)
Но в искусстве все сложней. И вот в четвертом томе мы неожиданно находим этот законный беспорядок. Оказывается, что Маршак, поэт, переводчик, прозаик, критик, - всеми признанный великий мастер еще не успел занять свое место на возвышении, ему подобающем. Ваша беседа с читателем напоминает беседу двух людей за столом. Читатель, слушая вас, глядит прямо перед собой, а не снизу вверх. И, главное, достигаете Вы этого, совсем не прибедняясь, не снижая высоты своих мыслей и чувств. Напротив, тема даже не всегда всем доступна, - например, статья "Об одном стихотворении" или некоторые стихи из лирической тетради.
Это, конечно, далеко не все, что я имею сказать о четвертом томе. Но пока я хочу просто поделиться с Вами моей радостью: никогда не думала, что четвертый том - сборный, выпущенный "на ходу", - может оказаться такой удачей.
Я уже не говорю о том, что каждое лирическое стихотворение это - целый мир. (Я же вообще неравнодушна к Вашей лирике.) Мне нравится все. И даже четыре строчки: "Бремя любви тяжело..." меня тоже поразили, - и необычностью, и глубиной, и даже своим звучанием в конце (рифмы-то нет, а кажется, что она есть).
Я все боялась, что четвертый том окажется очень пухлым. А он как раз хорош, даже не больше третьего.
На днях послала письмо Лие Яковлевне (сестра С.Я. Маршака. - К. Г.). Вот я и узнаю от нее как Ваше здоровье и настроение. От Вас писем пока не жду. Не засиживайтесь поздно, не переутомляйтесь. Пожалуйста, берегите себя, у Вас еще столько работы впереди.
Я уже здорова, работаю вовсю. За 12 дней этого месяца выпустила 101 изделие, т. е. дала план 170%.
Еще раз спасибо Вам за телеграмму. Я даже не могу Вам передать, как я была тронута. Не знаю даже - вниманием ли ко мне или просто тем, что я лишний раз убедилась в Вашей сердечности. Ведь в сущности вся наша жизнь - это поиски глубоких человеческих чувств. И как они редки!..
Шлю Вам горячий, горячий привет, такой, чтоб Вы почувствовали его тепло на расстоянии. Вы-то как раз это должны суметь".
Как видим, оба корреспондента уже хорошо знают, а главное - прекрасно понимают друг друга. Маршак делится своими замыслами, удачами, сомнениями. Зинченко откликается на каждую его новую книгу, новую публикацию или присланные стихи. Маршак интересуется ее жизнью. Зинченко пишет ему о своей семье, о работе.
Из письма от 8.XI.1960 года:
"...Моя жизнь проходит так: целый день в цехе. Шум, гам. Моторы 12-ти машин гудят, радио включено (хотя его никто не слушает), мастерицы кричат (если говорить тихо, то не слышно), и еще у нас очень молодая, но очень крикливая заведующая. И в этом помещении, до отказа наполненном звуками, надо что-то соображать, кроить, придумывать. А в приемной тоже не всегда тихо: платьевая бригада отличается несоблюдением графика, и отсюда вечные скандалы. Должна похвастаться, что в моей бригаде - полный порядок...".
От письма к письму круг вопросов становится шире, некоторые письма напоминают продолжение прерванной беседы.
11 июня 1962 года из Крыма (санаторий "Форос", дача Тессели) Маршак писал:
"Дорогая Галина Ильинична!
Простите, что так поздно собрался написать Вам. Последние недели в Москве так утомили меня, что по приезде сюда я впал в какое-то полудремное состояние, из которого начинаю понемногу выходить только в последние дни. И все-таки кое-что - верно по привычке, - делаю. Еще в вагоне я перевел изящные и затейливые стихи классика английской детской поэзии Александра Милна (помните его "Королевский бутерброд" в моем третьем томе?). Это последний (он умер шесть лет тому назад) прямой наследник традиций Эдварда Лира. Одно из переведенных мною стихотворений называется "Непослушная мама". В таких стихах меня пленяет радостное ощущение жизни, которого мне иной раз очень не хватает.
Живу я здесь в полной тишине как раз на середине пути между Ялтой и Севастополем. Здесь когда-то... я гостил у Горького в старинном доме, существующем еще с пушкинских времен. Но живу я сейчас не в этом большом сером одноэтажном доме с новыми пристройками, а в недавно построенном двухэтажном коттедже, в первом этаже. Перед моим балконом во всю ширь расстилается море. Но у самого моря я еще ни разу не был - слишком крут для меня спуск, а еще круче подъем...".
В этот период Галина Ильинична писала статью о творчестве С.Я. Маршака. Это была серьезная и большая работа, имевшая в оригинале около ста машинописных страниц. Под названием "Читая Маршака" она вышла в 1963 году в сборнике "Детская литература". Статья упоминается во многих письмах, в том числе и в этом:
"...Вам уже надо побольше печататься и даже без титула "Закройщица", хоть этот титул очень почетен и звучит громко. Галанов в письме ко мне очень хвалит Вашу статью...
Что Вы сейчас делаете? Постарайтесь в дальнейшем писать более сжато, не лишая статей живости и непосредственности. И чем сложнее и тоньше мысли, тем конкретнее должна быть основа статьи, тем убедительнее и доказательнее должно быть содержание ее для читателя. Писать надо горячо, а потом переписывать, выжимая воду, находя более меткое выражение мыслей и заботясь о законченности каждой части статьи.
Не знаю, пригодятся ли Вам мои советы. Но мне хотелось бы, чтобы Вы, оставаясь до конца читательницей, приобрели больше профессионального мастерства, твердости, уверенности. И читайте больше хорошей прозы - классической и современной. Лежа в больнице, я зачитывался "Былым и думами" Герцена, статьями Белинского, прозой, статьями, заметками и письмами Пушкина, прозой Гоголя, Лермонтова, Чехова. А ведь все это я читал на своем веку много раз.
Помаленьку начинаю работать. Перевел очень трудные философские стихи Вильяма Блейка. Написал еще несколько своих четверостиший. Почему-то в последнее время я пристрастился к отдельным четверостишиям. То ли это свойственное возрасту стремление к наибольшей лаконичности, то ли четверостишия мои - последние капли пересыхающего потока. Будущее покажет!
Пробуду я здесь месяц-другой, а может быть, и дольше...
Буду рад весточке от Вас...
Крепко жму руку.
Ваш С. Маршак".
Так получалось, что на каждую новую вещь или новое издание Маршака Галина Ильинична писала обстоятельный отзыв. Должно быть, автору интересно и важно было знать мнение своей постоянной читательницы, во всяком случае, если не все, то почти все, что выходило в последние годы из-под пера С.Я. Маршака (а он писал тогда, несмотря на все ухудшающееся здоровье, очень много), Галина Ильинична читала - то ли в рукописи, то ли уже в опубликованном виде. Читала - и откровенно делилась с автором своими впечатлениями.
Во многих письмах к Зинченко Самуил Яковлевич рассказывал о своей работе над вступительной статьей к избранным произведениям М. Ильина (Ильи Яковлевича Маршака, родного брата поэта, автора известных книг "Рассказ о великом плане", "Горы и люди", "Как человек стал великаном" и др. - К. Г.).
По поводу этой статьи Г.И. Зинченко писала (24.IV.1962 г.):
"...Получила вчера "Воспитание словом". Это было так неожиданно и потому особенно приятно. Спасибо большое. Судя по почерку, здоровье Ваше в порядке. Но вообще, конечно, после всего перенесенного о полном порядке говорить еще рано. Но он будет. Запаситесь терпением.
Вчера как раз был у меня выходной день, и я успела прочитать статью об Ильине. Теперь я понимаю, почему Вы считали эту статью такой неотложно важной, - никто, кроме Вас, ее не смог бы написать.
Статья не только интересна. Она удивительно легко читается, свойство, которым совсем не отличается большинство теперешних критических статей.
В этой статье проявилась Ваша всесторонняя эрудиция. И это для читателя приятная неожиданность - до сих пор Вас знают только как мастера и знатока литературы. Но главное - в другом. Статья полностью оправдывает то маленькое, но значительное вступление, которое Вы написали к ней. Ведь каждому ясно, что Вы смогли бы написать в десять раз больше, что Вы могли описать его ярче и доходчивей (что Вы когда-нибудь и сделаете), что, наконец, Вы могли яснее обозначить свою роль в формировании Ильина-писателя. Но сейчас в пределах статьи-предисловия, статьи, преподносящей писателя читателю, Ваша задача как брата настолько была сложна, что нужно было обладать большим тактом, чтобы справиться с ней. Из Ваших недавних статей статью об Ильине можно считать самой значительной. Я очень счастлива, что Вам удалась она. Я помню, в каком состоянии Вы ее писали...
Всю зиму я получала весточки от Лии Яковлевны и потому была в курсе дела, - знала, как тяжело Вы больны. Это была неудачная зима для Вас. Но почему-то я была спокойна, - я знала, что Вы поправитесь. Но сейчас я Вас очень прошу - берегите себя. Двигайтесь возможно больше. Если уже работаете, то не сидите за письменным столом более получаса подряд. Можно же встать на две-три минуты, пройтись по комнатам.
Я очень люблю получать Ваши письма, но все же пока не пишите мне. Напишите тогда, когда совсем поправитесь. А пока используйте каждую минуту для полного восстановления своих сил.
Все будет хорошо.
А я все пишу и пишу. Недавно послала две статьи. Одну - в "Лит. газету", другую - в "Комсомольскую правду"... Написала также рассказ на бытовую тему.
Сын мой собирается в отпуск в альплагерь (совсем с ума сошел). Мы с невесткой его отговариваем, но он очень упрямый.
Внуку моему уже на днях исполняется шесть лет. Время не идет, а бежит. И выходит, что мы стареем. И никуда от этого не денешься. Крепко жму Вашу руку. Еще раз спасибо за книгу. В последнее время мне иногда кажется, что Вы и вправду мой добрый друг".
Самуил Яковлевич тяжело болел, но продолжал работать и писать. Новые стихи отправлялись в Киев. 9 мая 1964 года он писал:
"Дорогая Галина Ильинична!
Только на днях вернулся из Барвихи и еще не знаю, долго ли пробуду здесь или поеду на юг. Когда будет операция, тоже не знаю.
Пишу Вам, дорогой друг, всего несколько слов, чтобы поблагодарить Вас за привет.
Слышал очень много хороших отзывов по поводу Вашей статьи обо мне...
Лирических эпиграмм у меня уже около семидесяти. Издательство предлагает выпустить отдельной книжкой небольшого, почти карманного формата.
Пока вот Вам пять из них...".
Дальше идут пять новых четверостиший. Это письмо было последним. Менее чем через два месяца С.Я. Маршак умер.
Почти семь лет продолжалась эта удивительная переписка двух столь разных и, как мы убедились, столь близких по духу людей - поэта и закройщицы... Уже в первом робком читательском письме Галины Ильиничны Маршак с присущим ему редкостным чутьем ко всему талантливому распознал в авторе человека незаурядного, не колеблясь, назвал его талантливым читателем. А о том, что же это такое - настоящий или, если хотите по Маршаку, талантливый читатель, - прекрасно написала однажды сама Г.И. Зинченко:
"Читатель не просто читает. Читатель ищет. Он ищет настойчиво и неутомимо. В строках и между строк. Ищет он совсем не то, что ищет критик. Читатель не сортирует положительные и отрицательные моменты, не отмечает птичками места, вызывающие у него сомнения. Читатель менее всего думает о том, упрочил ли автор новым произведением свое порядковое место в литературе или, напротив, потерял его. Читатель ищет совсем другое. По разным, будто бы малозначащим словам, иногда даже по одному слову, по какой-нибудь короткой реплике читатель сразу определяет, что поиски не напрасны - можно продолжать.
Что же ищет читатель? В сущности - себя. Ответы на свои вопросы, мысли, чувства. Ищет себе близкие, родные черточки, которые делают автора сразу знакомым, произведение - интересным.
И, когда он почувствует в писателе человека своих взглядов, своих сомнений, радостей и обид, тогда происходит истинное сближение с книгой и автором. И чем больше наслаждения приносит книга, тем большие требования предъявляет читатель к автору. Ведь свой - не чужой!".
Сказано довольно точно и емко. Мне же здесь хочется вслед за словами Галины Ильиничны привести любопытное высказывание на сей счет и самого Маршака. "Литературе, - утверждал поэт, - так же нужны талантливые читатели, как и талантливые писатели. Именно на них, на этих талантливых, чутких, обладающих творческим воображением читателей, и рассчитывает автор, когда напрягает все свои душевные силы в поисках верного образа, верного поворота действия, верного слова.
Художник-автор берет на себя только часть работы. Остальное должен дополнить своим воображением художник-читатель".
Не знаю, думал ли Маршак о Галине Ильиничне, когда писал эту статью, из которой я привел отрывок. Но именно таким читателем-художником, чутким и талантливым, и была Г.И. Зинченко, закройщица 3-й фабрики "Индпошива" города Киева.