Главная > Художники > М.П. Митурич

Источник:

Чегодаева М. Май Митурич. Записки художника -
Москва, 2009. - Стр. 66-76.

М. Чегодаева

Самуил Яковлевич Маршак

М.Ч.: Проблема книжности и станковизма, столь остро вставшая в 50-60-е годы в книге для взрослых, значительно меньше затронула детскую книгу, особенно книгу для малышей, в которой преимущественно работал Май Митурич. Начав с "ширмочек", где "целостность", "единство книжного организма" было органическим свойством книжки-игрушки, целиком состоящей из последовательного ряда картинок, Май, как мне кажется, вообще не ощущал какого бы то ни было разрыва между оформлением и иллюстрациями. Разрыва между тем, что можно отнести к дизайну (шрифт, конструкция книги, ее макет), и живым вольным рисунком, занимательным рассказом, воплощенным в иллюстрациях, в том числе и в живописной стихии цвета. Его "прочтения" книг лучших детских писателей Самуила Яковлевича Маршака и Корнея Ивановича Чуковского опирались на великие традиции их первых интерпретаторов - В. Лебедева, В. Конашевича.

Работа над книгами Самуила Яковлевича Маршака началась в 1958 году, когда М. Митурич исполнил иллюстрации к чешским народным песенкам в его переводе, но первая встреча с Маршаком произошла за десять лет до этого...

М.М.: В конце 1940-х годов в ЦДРИ была студия, куда могли свободно приходить художники - и стар, и млад. Я при возможности бегал в эту студию. В студию эту приглашали позировать известных людей. В тот день, когда я туда выбрался, позировали Маршак и Ландау. Я нарисовал и того, и другого. После сеанса позировавшие просматривали сделанное нами. Маршак отметил мой рисунок и крупно, размашисто расписался внизу: "С.Маршак. 28 III 1948." Не помню, куда делся портрет Ландау, но портрет Маршака у меня сохранился.

С. Маршак. "Чешские народные песенки"

С. Маршак. "Чешские народные
песенки".

М.Ч.: Спустя тридцать лет, в 1979 году, Май по этому рисунку написал маслом портрет Маршака. Крупная, больше натуральной величины голова - "глыба". Красивая перламутровая, сотканная из оттенков голубого и серебристого живописная фактура. "Светлый" Маршак - величественный и легкий.

М.М.: Когда среди первых моих детских изданий оказались "Чешские песенки" в переводе Маршака, я стал бывать у него - Маршак всегда смотрел рисунки к своим стихам.

С. МАРШАК. ЧЕШСКИЕ НАРОДНЫЕ ПЕСЕНКИ. М.: "Детский мир", 1958. Не самая удачная работа Мая, хотя рисунки зверей - сидящих кружком вокруг чашки с кашей серых с розовыми ушами и хвостами мышат, полосатых котят, гуськом поднимающихся по деревянной слеге, - сделаны очень живо, с большим юмором.

М.М.: Принял он меня ласково. Он знал отца, ценил Хлебникова. И хотя первые мои начинания были еще достаточно робкими, он не разочаровался и стал приглашать меня иллюстрировать его книги снова и снова. Следующей работой оказались "Английские песенки" ("Шалтай-Болтай") в его переводах. Чешские песенки вышли как "ширмочка". Английские задумывались тоже "ширмочкой", но почему-то в последний момент были перекроены в книжечку. Наверное, эта "случайная" по устройству и очень тоненькая была первая моя книжка-не "ширмочка".

С. МАРШАК. ШАЛТАЙ-БОЛТАЙ. М.: "Детский мир", 1958. Уже типичный "малышовский" формат - большая, соединенная скрепками тетрадь в мягкой рисованной обложке. Трое детишек сидят на кирпичной стенке на фоне характерных английских домов. Форзац: носящиеся по всему полю листа синие стрижи. К каждой песенке - большая оборочная иллюстрация. Спускающаяся сверху справа от текста "вся королевская рать" с пиками и знаменами, недоуменно останавливающаяся над маленькой лужицей разбитого яйца. Две розовые довольно ухмыляющиеся свиньи в грязной луже, позади деревенская английская ферма. ("Я встретил двух свинок/без шляп и ботинок"), "Венок" из сорок и синиц вокруг строфы песенки ("Много, много птичек/запекли в пирог"). И к каждой песенке яркая с мелким выразительным рисунком заставка-буквица, определяющая зрительный и смысловой центр страницы. Еще только предугадывается характерный стиль Мая, но в концовке на обороте обложки - яркий, весело кукарекающий петух с широко распахнутым крылом - уже ощутима его свободная рука, смело и легко набрасывающая линии и штрихи, заливки звонкого локального цвета. Книжки С. Маршака - одни из главных в это время в творчестве Мая Митурича.

С. Маршак. "Угомон"

С. Маршак. "Угомон".

М.М.: Маршак написал новое большое стихотворение про "Угомона", прототипом которому был андерсеновский Оле Лукойе, который укладывает спать капризных малышей. Книжка издавалась в Детгизе, где Дехтерев старался не допускать меня к работе. Но отказать Маршаку они не смели. Работа над "Угомоном" оказалась для меня трудной сверх ожидания. Получилось так, что редакция считала, что появляющегося во сне старичка Угомона вообще рисовать не надо. Самуил Яковлевич, да, признаться, по легкомыслию и я, хотели его нарисовать. И начались бесконечные муки выдумывания Угомона. Рисунки были в основном сделаны, только никак не удавалось придумать самого героя Угомона. Немецкий гномик никак не укладывался в маршаковские строки, а в русской традиции такого существа не было. Стараясь мне помочь, С.Я. рассказывал о старом своем знакомце старичке-пасечнике, читал "Угомона". Не с начала, откуда-то из середины, донося тихий звон имени Угомон. Предлагал одежду, малахай. Однажды он вызвал меня к себе: "Вы знаете, по-моему, Угомона надо одеть в пимы. Розалия Ивановна, принесите пимы, которые мне прислали с Севера". Розалия Ивановна отвечала, что все, что ей известно о пимах - это то, что они в нафталине, и удалилась, видимо в надежде, что Самуил Яковлевич забудет о них. Я, видя, что тучи сгущаются, говорил Самуилу Яковлевичу, что знаю, что такое пимы, видел их и, наверное, смогу нарисовать. Однако через полчаса он снова вызвал Розалию Ивановну, так что в конце концов начались поиски, и Розалия Ивановна вошла в кабинет с большим зашитым мешком. Распоров мешок как личного врага, Розалия Ивановна вывалила на пол кучу нафталина, предоставив мне самому извлекать из нее "угомонову обувь".

От пим мы впоследствии отказались, а вот малахай так и остался на Угомончике. Первый Угомон, мне кажется, не удался. Я сделал его еще раз. И все-таки навеянный Маршаком образ старичка-Угомона, мне кажется, не вполне удался на бумаге.

С. МАРШАК. УГОМОН. М.: Детгиз, 1959. Большая тетрадь (того же характера, что и у "Детского мира"/"Малыша"/) с мягкой рисованной обложкой. Страничные иллюстрации чередуются с множеством маленьких рисунков на полях - обстоятельных, реальных (более реальных, чем позже). Носятся по страницам розовогрудые снегири; в сказочные владения Угомона вторгаются то панорама ночного города с фабричными трубами, летящим самолетом, плывущим по реке теплоходом и длинной во весь разворот лентой поезда; то школьный класс с учительницей и черной исписанной мелом доской. А над всем этим, вполне реальным миром высоко возносится ночное звездное небо, и всюду неизменно присутствует Угомон - русский "Оле Лукойе", маленький старичок с седой бородой и густыми белыми бровями в треухе, розовой рубахе и полосатых брюках - одновременно и вполне реальный мужичок, и явно сказочный гном.

М.Ч.: Впоследствии Угомон изменил свой облик; его наряд утратил национально-русский характер, остался только серый треух-малахай. Серый, как мышка, старичок в ночной аллее, с тенями деревьев, просвечивающими сквозь его фигурку, обрел таинственность, сам стал напоминать сонную ночную тень.

К этой же плеяде маршаковских книг относятся "Сказка о глупом мышонке" и "Пудель".

С. Маршак. "Пудель"

С. Маршак. "Пудель".

С. МАРШАК. СКАЗКА О ГЛУПОМ МЫШОНКЕ. М.: "Детский мир", 1959. То же, что и в "Угомоне", вольное чередование больших композиций, заполняющих три четверти страницы вокруг двух-трех строф стихов, следуя за ходом рассказа и завершающихся большим страничным ночным небом с бегущими облаками и светло-золотистым серпом месяца. На обороте обложки изображена головка спящего ребенка в "ореоле" из мелких, нарисованных одним цветным контуром прозрачных "сонных" мышат. Для этой картинки Май воспользовался прелестным рисунком своей матери, изображающим его самого в возрасте одного года.

С. МАРШАК. ПУДЕЛЬ. М.: "Детский мир", 1960. В "Пуделе" Маю пришлось "конкурировать" с Владимиром Лебедевым, чей "Пудель" - одна из лучших детских книг "ленинградской школы" и принадлежит к шедеврам русской книжной графики. Май, вероятно, сознательно предложил во всем отличное от Лебедева решение: никаких перьевых черных рисунков, никаких условных преувеличений - вполне реальные, смешные именно своей обстоятельностью и узнаваемостью цветные картинки. Характерная и удивительно "похожая" старушка в очках, съехавших на кончик длинного носа, с пучком "кнышом" седых волос на макушке, в "старушечьем" коричневом платье и мягких "чунях" явно не может поспеть за непредсказуемыми выходками своего любимца - преисполненного энергии симпатичного пуделя с блестящими черными глазами, доставляющего множество хлопот и хозяйке, и кошке, и спешно вызванному лечить чуть ли не умирающую ("а пудель здоров!") собаку старичку-ветеринару.

М.М.: В Детгизе заказали мне рисунки к тоненькой книжке стихов Маршака, она так и называлась "Для маленьких". Когда я сдавал уже одобренную Маршаком работу, произошла какая-то очередная "подкрутка" идеологии. И рисунки мои показались слишком декоративными, не правоверными. Работа была небольшая. Я не стал апеллировать к Маршаку, нарисовал всю книжку наново, как бы под позднего Лебедева. По совести сказать, ничего хорошего из моего опыта не получилось. Но эти новые рисунки приняли. А скоро оказалось, что "закрутка" не такая уж серьезная. И тогда приняли и первый вариант рисунков. И почти одновременно вышли из печати две не похожие друг на друга книжки "Для маленьких".

М.Ч.: Книжка "Для маленьких" - уже прямое "преддверие" большой работы над сборником С. Маршака.

С. МАРШАК. ДЛЯ МАЛЕНЬКИХ. М.: "Детская литература", 1964. Большие, почти во всю страницу цветные рисунки, оставляющие пространство то сверху над собой, то снизу для маршаковских четверостиший - звонких, задорных, в ритме и с характером детских считалок. На рисунке, вызвавшем спор с художником, - большая рябая, белая с серым, курица удивленно и неодобрительно смотрит на цыпленка, непочтительно взобравшегося на материнскую спину; вокруг них ожерельем - пушистые цыплята.

С. Маршак. "Для маленьких"

С. Маршак. "Для маленьких".

М.Ч.: Трудно понять, что "неправоверного" нашли редакторы в рисунках. Правда, два больших серых, полосатых с желтым контуром кота сделаны явно "ненатурально", условно, как и серые с черными штрихами клочья и два оборвавшиеся с ниток игрушечных хвоста, хороводом кружащиеся вокруг строк: "Бились днем и ночью / Прочь летели клочья, / И остались от котов / Только кончики хвостов". Художник ощутил то, чего не ощутили правоверные реалисты из издательства "Детская литература": если бы коты на рисунке были не игрушечные, а "всамделишные", веселая считалка Маршака обернулась бы малоприятной жестокостью. Митуричу еще пришлось столкнуться с подобной редакторской слепотой, с желанием представить поэтическую сказку в натуралистически-достоверном обличий.

М.М.: Самуил Яковлевич любил смотреть рисунки к своим книжкам. Позвонит по телефону: "Приезжайте, голубчик, покажите, что вы сделали", - и я немного в растерянности... Ведь позавчера я у него был и все показывал. Начинаю объяснять, дескать, мало что нового успел сделать, а он уже заканчивает разговор: "Ну, так вы приедете? Я вас очень жду к двум часам".

Последние годы он плохо видел и рассматривал рисунки, близко приставив к очкам, как бы прочитывая их по строчкам: "А вот это очень смешно!" - смеялся и показывал мне мой рисунок, чтобы я смеялся с ним тоже.

Замечаний конкретных он почти не делал. Иногда попросит: "Сделайте, голубчик, вот тут что-нибудь. Вам, наверное, очень не хочется, да? Все-таки, сделайте". Я не спрашивал, что значит это "что-нибудь", старался сам понять, что беспокоит его в рисунке. Иногда исправлял, иногда делал заново, потому что в каждом рисунке всегда что-нибудь беспокоит. На следующий раз он в первую очередь всегда просил показать этот рисунок. Я показывал, рассказывал, что прибавил или убавил. Он говорил: "Да... да... да".

Когда рисунок ему совсем не нравился, он начинал читать стихи, к которым относилась эта иллюстрация, подчеркивал ритм, интонации, иногда и меня заставлял прочесть вслух стихотворение. Я читаю стихи плохо, запинаясь, и мне начинало казаться, что поэтому у меня и рисунок не получается. Иногда он резко брал рукопись и дочитывал сам.

Бывало и так. Внимательно разглядывая рисунки, Самуил Яковлевич обнаруживал несоответствие с текстом. Это была моя оплошность: в стихотворении "Старуха, дверь закрой" есть строчка "Два незнакомца входят в дверь", а я нарисовал трех. Ну конечно же, исправил.

Был и еще один случай с маленьким стихотворением (из упомянутого выше сборника "Для маленьких". - М.Ч.):

Стала курица считать
Маленьких цыпляток.

Черных пять и белых пять, А всего десяток.

А я нарисовал черных пять и желтых пять. Маршак заметил, смутился и я (невнимательно читал текст). Но я попытался уговорить Маршака, что маленькие цыплята бывают желтенькие, а не белые. Маршак несколько раз проверил на слух, сравнил "черных пять и белых пять", "черных пять и желтых пять" - и исправил строчку!

В одно из моих первых посещений Самуил Яковлевич прочитал мне только что написанного "Угомона". Это был самый первый его вариант, который он потом много раз переделывал. В одном месте я позволил себе замечание. Он ничего не ответил, сердито посмотрел на меня, и, кончив читать, против обыкновения удерживать не стал. Месяца через три Самуил Яковлевич позвонил ко мне и спросил, не возьмусь ли я иллюстрировать "Угомона". Когда я получил в издательстве рукопись, злополучной строфы там не было.

Такое редко бывало. В редакциях знали, как отстаивал он каждую запятую.

Мне нравилось его отношение к иллюстрациям. Он придавал очень большое значение ритмической связи рисунка и стихов. Образцом такой связи он считал, по-видимому, балерину из Лебедевского "Цирка":

"По проволоке дама
Идет, как телеграмма", -

читал Самуил Яковлевич и посылал Розалию Ивановну за книжкой. "Вот видите, голубчик, как он передает здесь ритм стиха!"

Новым рисункам он всегда в первую очередь радовался. Замечания были потом. С рисунков он незаметно переходил на стихи, читал написанное вчера или пятьдесят лет назад. Делился своими мыслями о Пушкине, Чехове, Солженицыне, Твардовском. Здесь он уже не нуждался в собеседнике. Потому что все, что он говорил, было им продумано, было частью еще ненаписанной статьи и, видимо, ему самому было интересно слышать, как звучат еще не записанные мысли на слух. Он лишь время от времени внимательно поглядывал, как бы стараясь по выражению лица узнать, насколько доходят его мысли.

Придя к нему на полчаса, посетитель обычно уходил через два-три часа, и то потому что Розалия Ивановна сообщала: "Самуил Яковлевич, к вам пришли". Это был новый посетитель.

По несколько раз в год Маршак болел воспалением легких. Поэтому он почти не выходил на улицу, боялся сквозняков и сидел в кабинете своем в клубах сигаретного дыма. Курил много и жадно, сигареты "Мальборо" присылали ему из Англии. Всякий раз, как я к нему являлся, Самуил Яковлевич заговаривал о Хлебникове. Говорил примерно об одном и том же, о том что вот сейчас он пишет статью о Чехове, но обдумывает и собирается написать и о Хлебникове. Кажется, он даже был номинальным членом комиссии по наследию Хлебникова. Его память на стихи меня всегда удивляла. Часто он начинал с Хлебникова. Особенно он любил "Слово об эль". Он знал все варианты этого стихотворения и настойчиво просил меня достать старое издание, в котором напечатан вариант, который он больше всего любил. В связи с Хлебниковым Самуил Яковлевич говорил: "Тут, знаете, вроде ванны, в которую из одного крана льется теплая вода, а из другого холодная. Холодной больше. Так что ванна никак не успевает согреться". Он хотел написать большую статью о Хлебникове, но, по-видимому, так и не успел.

Когда мне приходилось уезжать в далекие края - в Сибирь, на Восток,- я с удовольствием писал Самуилу Яковлевичу о путешествиях и приключениях, которые его очень интересовали. По возвращении оказывалось, что он помнит эти письма, расспрашивал о подробностях.

В последний год жизни он как-то спросил меня: "А как вы думаете, мог бы я с вами поехать?" Я ответил уклончиво, потому что форточка в кабинете давно уже не открывалась из-за боязни простуды и клубы табачного дыма стояли без движения. Самуил Яковлевич начал мечтать о поездке, о том, как он уговорит врача, стал расспрашивать, как нужно экипироваться, какие взять спальные мешки, сапоги, палатки...

Он все больше и больше терял зрение, жаловался на это, с нетерпением ждал операции и боялся ее.

В Ялте на пляже кто-то сказал, что видит пароход. Самуил Яковлевич заволновался: "А я не вижу. Где он? Он далеко?" Пароход действительно был далеко.

Потеря зрения угнетала его, делала раздражительным, но все-таки он продолжал интересоваться рисунками, разглядывал их внимательно, затрудненно, просил рассказать то, что не мог уже разглядеть. "Да, да, - говорил он после рассказа. - Вижу, вижу".

В 1962 году Самуил Яковлевич писал мне из Ялты: "Очень хочу, чтобы когда-нибудь вы сделали какой-нибудь мой сборник целиком". Это было, разумеется, и моим желанием, и вот мы начали делать такой сборник в издательстве "Советская Россия".

ПИСЬМО С. МАРШАКА - М.П. МИТУРИЧУ. Крым, Ялта, санаторий Форос-Тессели. 2 июля 1962.

Мой дорогой Май, я был очень рад получить от Вас несколько строчек. А рисунок на обороте - просто прелесть. И девочка, и мальчик - именно те, о ком говорится в этой песенке. Удивительная точность, легкость и лаконичность. От души благодарю Вас, мой милый друг, и очень хочу, чтобы когда-нибудь Вы сделали мой сборник целиком.

Непременно напишите мне хоть несколько слов, не откладывая. Крепко обнимаю Вас. Ваш С. Маршак.

М.М.: Замысел сборника возник по моей инициативе, и, поддержав идею, Маршак доверил составление сборника мне, позволив отобрать самые симпатичные, а многие и любимые с детства стихи. Нашу с Маршаком заявку поддержало, приняло издательство "Советская Россия".

С. Маршак. "Стихи для детей"

С. Маршак. "Стихи для детей".

Больше года шла работа над сборником "Стихи для детей". Самуил Яковлевич, уже тяжело больной, несчетное количество раз смотрел рисунки. На беду свою я для сохранности наклеил рисунки на картонные паспарту. Вместе с картонками рисунки складывались в большую стопку, наверное, больше двадцати килограммов весом. И я ездил на показ к Маршаку, складывая картонки в рюкзак.

Маршак сомневался, просил поработать еще. Был нетерпелив, торопил. "Вы знаете, - говорил он мне, - это будет моя первая цветная толстая книжка". И действительно, цветными выходили тонкие его книжки, а потолще были черно-белыми. Еще до войны цветной сборник Маршака иллюстрировал Лебедев. Но сборник тот, попав под кампанию борьбы с формализмом, уже отпечатанный, был пущен в макулатуру. Маршак показывал мне чудом сохранившийся сигнальный экземпляр.

Весной 1964 года книжка была готова, и 16 июня я показывал Самуилу Яковлевичу рисунки в последний раз. "А как сделать, чтобы хорошо напечатали? Дадут они хорошую бумагу? Кому позвонить?" - беспокоился он, как всегда воинственный и полный энергии. И несколько даже неожиданно написал на обложке своим четким круглым почерком: "Рисунки принимаю. С. Маршак".

С. МАРШАК. СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ. М.: "Советская Россия", 1966. Небольшая, стандартного формата "солидная" книжка с абсолютно "несолидным" и нестандартным оформлением. На суперобложке красно-черная надпись "от руки" (сделанная Владимиром Перцовым, другом Мая и мастером такого вольного, свободного шрифта): "С.Маршак. Стихи для детей", и внизу справа гордо вышагивает петух в красных штанах, с роскошным гребнем. А на серой матерчатой обложке этот же петух представлен девять раз - выдавлен тиснением; последний внизу окрашен золотым и красным. Форзац - даже не "сорок четыре", а по меньшей мере, сотня "веселых чижей" порхает, ссорится, пререкается, гоняется друг за другом.

Рисунки прихотливо разбросаны по страницам - чередуются страничные, полустраничные композиции, заставки, концовки, вольные "обрамления" текста. Рисунки живут на полях, врываются в текст, вдруг вообще вытесняют текст в буйном, ярко-пестром развороте к чудесному переводу баллады Р. Киплинга "На далекой Амазонке"

Но в солнечной Бразилии,
Бразилии моей
Такое изобилие
Невиданных зверей!

Среди сплошных зарослей удивительных цветов и листьев из черноты тропического леса в диком прыжке выскакивает пятнистый ягуар; мартышки виснут на ветвях дерева, порхают колибри с тонкими стрелами хвостов, что-то явно недовольно выкрикивает красно-синий попугай... Фантазия художника не знает меры, как фантазия ребенка. Веселые, очень динамичные, звонкие строки Маршака материализуются в зрительных образах - таких же звонких, таких же динамичных, буквально "летящих", бегущих, перепрыгивающих со страницы на страницу, дополняя текст:

Много, много птичек
Запекли в пирог -
Семьдесят синичек,
Сорок семь сорок.

Пирог торжественно поставлен перед королем, из него уже вырезан кусок, но "трудно непоседам в тесте усидеть" - из пирога во все стороны торчат клювы, птицы выскакивают из надреза, и вот уже вся пиршественная королевская зала переполнена синими желтоглазыми синичками и черно-белыми сороками. Сороки тянут за уши удивленно разводящего руками короля, недвусмысленно посягают на пышную, похожую на гнездо, прическу королевы, хватают за длинный нос статс-даму... Принцесса в испуге закрывает лицо руками; кто-то, сидящий рядом с королевой, вероятно принц, вообще залез головой под скатерть... Птицы скачут по столу, по полу, по головам пирующих, а виновник всего происшедшего статс-повар предусмотрительно прячется под столом. Видно, какое удовольствие доставляла художнику эта предложенная поэтом веселая игра, стихия причудливой выдумки, звонкая афористичность.

М.Ч.: Митуричу пришлось нелегко - ведь у него, да и у всего поколения тридцатых годов стояли в памяти непревзойденные книжки "Маршака-Лебедева"; иллюстрации В. Конашевича к английским песенкам в переводах Маршака... Май не пытался подражать им, явно не стремился в чем-то превзойти, не ставил себе такой задачи. Он "играл" в своего Маршака, подобно тому как каждое следующее поколение детей читает его, не думая о том, что когда-то эти же стихи читали их матери и отцы. Май предано любил Самуила Яковлевича, так и не дождавшегося выхода в свет этой книги.

М.М.: Сдав книжку, я уехал в Крым. Самуил Яковлевич тоже должен был приехать в Ялту и приглашал навестить его. И вот, сидя на ракете из Судака в Ялту, я развернул газету...

М.Ч.: Самуил Яковлевич Маршак скончался 4 июля 1964 года.

М.М.: Когда в 1965 году мне предложили участвовать в Лейпцигском конкурсе искусства книги, я предложил несколько рисунков из еще не вышедшего сборника.

М.Ч.: На весьма престижной Международной Лейпцигской выставке искусства книги художнику М. Митуричу за иллюстрации к этой книге была присуждена серебряная медаль.

М.М.: В Лейпциг на выставку собиралась и группа художников, в основном участников конкурса. Тогда и ГДР казалась заграницей, и первый мой выезд был волнующим. В поездке мы подружились с Валерием Сергеевичем Алфеевским и он, раньше с ними знакомый, брал меня в гости к Вернеру Клемке, к коллекционеру искусства Лотару Больцу, в недавнем прошлом министру иностранных дел ГДР. Тогда в Лейпциге я получил серебряную медаль. В этой поездке познакомился я и с Никитой Чарушиным. Только что похоронивший отца, Никита много о нем рассказывал.

Портрет С. Маршака

Портрет С. Маршака. 1963 г.

М.Ч.: Работа над книгами С. Маршака, начавшаяся в 1950-е, не прекращалась у Митурича на протяжении 1960-х годов и дальше.

М.М.: Впоследствии в издательстве "Советская Россия" мы с редакторами того первого сборника Таировой и Степанян подготовили такой же по объему второй сборник Маршака. По замыслу он должен был походить на первый, прижизненный, быть как бы вторым томом.

С. МАРШАК. СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ. Сборник второй. М.: "Советская Россия", 1971. Этот сборник предстал как бы "вторым томом" издания - того же формата, с тем же рисунком корешка, с такой же обложкой, что и первый "том". Только исчез супер, его заменил плотный кремовый переплет с такой же, как на первом сборнике, свободно сделанной черно-красной надписью "С. Маршак. Стихи для детей", и рисунком под ней - петуха на сей раз заменил весело гарцующий конь того же черно-красного цвета, что и заголовок. Конь "прискакал" и на форзац - его заполняют сотни белых гарцующих коньков на оранжевом фоне. И так же предварил книгу фронтиспис - автолитография, сделанный с натуры карандашный портрет Самуила Яковлевича Маршака. Под этим вариантом литографии подпись: "М. Митурич. Ялта 63"...

ПОРТРЕТ С.Я. МАРШАКА. Автолитография. Задумчивый, грустный, усталый смотрит Маршак куда-то, в ему одному видимую даль на служащей фронтисписом автолитографии. Май нарисовал с натуры и исполнил в технике литографии два варианта портрета Самуила Яковлевича. По натурным наброскам, сделанным в последние годы жизни Маршака, Май Митурич в 2006 году написал маслом еще один его портрет, очень легкий, словно бы "акварельный". Белая на золотистом фоне исхудалая маленькая фигура тает в пространстве холста, уходит...

М.М.: Я благодарен Самуилу Яковлевичу, потому что, думаю, без его участия мое вхождение в круг детских художников было бы значительно более тернистым. Да и возможность встречаться, а тем более сотрудничать с ним я считаю одной из больших моих жизненных удач.

М.Ч.: Май Митурич иллюстрировал и оформил "Золотое колесо", "Умные вещи" (вышли еще при жизни Маршака), "Сорок четыре веселых чижа" и другие. Некоторые переиздавались в Японии.

При использовании материалов обязательна
активная ссылка на сайт http://s-marshak.ru/
Яндекс.Метрика