С. Маршак

Воспитание словом

Мир в картинах

О большой литературе для маленьких

Еще о поэзии познавательной книги

У каждой книги своя судьба, своя долгота века. Есть книжки-однодневки, и есть книги, которые переходят от поколения к поколению.

Однодневки встречаются в любой области литературы. Нередки они и в той серии книг, которая носит название научно-популярной или научно-художественной.

Раньше других умирают и забываются книги, в которых материал получен из вторых или третьих рук и не пронизан сколько-нибудь самостоятельной мыслью автора.

Появление таких книг обычно вызывается желанием издательства поскорее ответить на запросы читателей, интересующихся новинками техники и науки. Но если, кроме известного количества более или менее точных фактов и сведений, в книге ничего нет, она вряд ли имеет право на длительное существование. Да, в сущности говоря, ни автор, ни издательство и не рассчитывают на то, что их произведение, выпущенное к случаю, будет жить долго.

Техника у нас развивается не по дням, а по часам, иной раз обгоняя книжку в самом процессе ее печатания.

Но даже и книги менее практические, с бóльшим диапазоном идей и сведений не всегда могут угнаться за движением науки, за ходом борьбы теорий и взглядов.

Это не значит, что ради долголетия того или другого очерка или рассказа о научном открытии автор не должен браться за перо, пока все сомнения не будут разрешены и разногласия примирены. Этак, чего доброго, он так и не доживет до той счастливой минуты, когда можно будет трактовать вопрос безо всякого риска.

Впрочем, как показал опыт, не следует впадать и в другую крайность: ловить на лету любую модную теорию, становиться ее азартным пропагандистом, не располагая достаточным материалом для критического суждения о ней.

Вся суть заключается в том, что книжки-рефераты, равнодушные или пристрастные, все равно остаются рефератами, не добившись ни самостоятельного значения, ни самостоятельной судьбы.

Вот почему Горький так горячо возражал против "посредников" между наукой и литературой.

Книги, написанные людьми, по-настоящему заинтересованными в своем предмете, тоже могут в какой-то мере устареть: стареет, отставая от жизни, некоторая часть заключенного в них материала, даже подчас и выводы, но зато во всей сложности сохраняется подлинность наблюдений, своеобразие мысли и, во всяком случае, страстное и преданное отношение автора к своей науке.

Все это надежная гарантия против обветшания.

В самом деле, достаточно раскрыть, скажем, книги А.Е. Ферсмана "Рассказы о самоцветах" или "Занимательная минералогия", чтобы и сегодня почувствовать, сколько знаний, опыта, любви к своему делу вложено в эти страницы¹. Многие из них так и сверкают, словно те самоцветы, о которых пишет Ферсман. Этого замечательного ученого сделала подлинным поэтом любовь к делу, которому он посвятил всю жизнь. Со всей щедростью делится он своими мыслями, знаниями, наблюдениями, своим горячим интересом к науке с юными читателями, среди которых он надеется найти преемников и наследников.

А может ли устареть такая книга, как, например, "В дебрях Уссурийского края" В.К. Арсеньева? Меняется край, люди, условия жизни, но то, что было положено в основу этой книги ее автором, одним из самых замечательных наших путешественников и краеведов, сохраняет дыхание подлинности. Весь труд, который был потрачен на ее создание, - это только продолжение тех трудов и дней, из которых слагалась жизнь исследователя. Звериные тропы, по которым он прошел, ночлеги у костров, таежные чащобы, дорожные встречи, вводящие нас в чужой, незнакомый быт дальневосточных охотников и звероловов, - все это остается для читателя подарком, не теряющим своей ценности.

Можно с полной уверенностью предугадать долголетие многих страниц писателя нашего времени И.А. Ефремова.

И. Ефремов известен у нас как автор научно-фантастических повестей, рассказов, очерков. И в самом деле, вы найдете в его повестях и очерках и подлинную науку, и смелую фантазию. Фантазия автора потому и смела, что прочно опирается на добросовестный и точный труд ученого, крепчайшими узами связывающий его с реальностью. Сколько дней и ночей надо было посвятить своему делу, сколько километров труднейшего пути по пескам, каменистым утесам и льдам надо было измерить шагами, чтобы найти те мельчайшие подробности, которые придают рассказу убедительность и достоверность.

В одном из лучших очерков И. Ефремова, "Голец Подлунный", есть, например, такое место. Двое участников экспедиции идут по глубокому ущелью. "Гладкие угольно-черные стены вздымались кверху или сходились совсем, образуя арки и тоннели... Огромные бревна, ободранные, измочаленные, были крепко забиты поперек ущелья на высоте четырех-пяти метров над нашими головами, показывая уровень весенней воды".

Вот эти "ободранные, измочаленные" бревна, забитые в стены ущелья весенним паводком, нельзя придумать - их надо было увидеть и запомнить.

Такого рода книги наглядно показывают, как много может подметить глаз художника, если он к тому же вооружен опытом и наблюдательностью ученого. Вывод этот можно углубить и расширить. Художнику, который хочет передать своеобразие увиденного им края, особенности того или другого пейзажа, не худо позаимствовать у людей науки их деловую наблюдательность, точность и целеустремленность. Тогда никакое описание не будет лишним довеском, который читатель легко опускает. Ведь вот у В.К. Арсеньева, у А.Е. Ферсмана нас ничуть не утомляют пейзажные страницы. Да и у того же И. Ефремова мы с живейшим интересом читаем строчки о переходе небольшого каравана по льду замерзшего потока.

"Странно и жутко было идти, скользя и балансируя, и видеть прямо под своими ногами, сквозь зеленоватую прозрачную плиту льда полуметровой толщины, бушующие волны реки, мелькавшие в зеленоватом мерцании с огромной быстротой. Особенно жутким казалось то, что этот хаос воды и пены несся под нашими ногами совершенно беззвучно..."

Наконец караван добирается до порога, "мощную силу которого не смогли укротить даже пятидесятиградусные морозы". Над этим порогом по гладкому скату льдины, нависшей над кипящим водоворотом, надо было пройти и провести оленей.

Пройдут или не пройдут? Простой человеческий интерес к судьбе людей, мужественно шагающих по скользкому откосу над самой смертью, придает значительность каждой подробности пейзажа.

Читая такие страницы, невольно думаешь: какой свежий и богатый материал могла бы найти наша научно-художественная литература, наши журналы для детей и юношества - да и журналы для взрослых - в разнообразном опыте многочисленных научных экспедиций, которые бродят по всему пространству нашей необъятной страны. Куда только не проникают они, исследуя ее недра, почву, флору и фауну, раскапывая и открывая древние поселения и целые государства, погребенные под землей, изучая искусство, языки и наречия населяющих ее народов!

Отчеты и доклады этих экспедиций и поисковых партий читаются в научных институтах и печатаются в специальных журналах. Их труды двигают вперед нашу промышленность. Их находки обогащают музеи. Но сколько живых попутных наблюдений, накопленных участниками экспедиций, пропадает даром, не умещаясь в рамках докладов и статей, так как не имеет прямого отношения к задачам и темам экспедиций. Да и самая форма научной статьи или доклада обычно не допускает простора и свободы, которые необходимы для того, чтобы рассказать обо всем, что пережито, испытано и увидено нашими современными "землепроходцами". А ведь в экспедициях участвует такой разнообразный, разноплеменный, разновозрастный народ. Тут и старые профессора, и молодые научные сотрудники, студенты, рабочие, и те местные люди - проводники, которые доподлинно знают свой край, но подчас и не догадываются, какие богатства и тайны скрывает он в недрах своих гор и в лесных чащах.

Сколько голов, столько умов. Сколько глаз, столько точек зрения. Каждый из этих смелых разведчиков науки видит жизнь по-своему, и многие из них могли бы если не написать, то рассказать о своих дорожных впечатлениях и приключениях. Такие устные и письменные рассказы - настоящий клад для научно-художественной литературы. Жизнь полевых геологов, биологов, почвоведов, этнографов полна событий, а подчас даже подвигов, какие и не снились литераторам, придумывающим необычайные происшествия у себя за письменным столом.

Не за столом, а в странствованиях по родным краям нашел свою поэтическую дорогу, свой особый, только ему присущий язык Михаил Михайлович Пришвин. Трудно отыскать художника, для которого мир был бы таким реальным и таким сказочным. Книги Пришвина никто бы не назвал научными, но его глубокое, точное и вдохновенное понимание природы дополняет и обогащает науку. Вспомним хотя бы открытую им "весну света"². А сколько таких поэтических и мудрых находок рассыпано по его щедрым страницам!

Для того чтобы открыть читателю нечто новое, еще неизвестное ему, автор книги должен сначала сделать это открытие для себя самого.

Не так давно вышла в свет книга Н.Н. Михайлова "Иду по меридиану". Этой книге автор дал подзаголовок, который не может не поразить юное воображение: "Путешествие от полюса к полюсу".

Н. Михайлов давно уже известен у нас и за рубежом как один из серьезных писателей, посвятивших себя художественно-научной литературе. Он - географ, великолепно знающий нашу страну и много о ней писавший.

Но никогда еще ему не удавалось так увлечь своего читателя, высказать столько мыслей, проявить себя с такой полнотой, как в этой небольшой по объему книжке. Впрочем, она только на первый взгляд кажется небольшой. Меткость и краткость позволяют автору сказать многое на немногих страницах. По форме своей это путевые записки, своего рода дорожный дневник. Многим городам и даже целым странам, где довелось побывать Н.Н. Михайлову, в книге уделено всего несколько страниц, а иной раз даже строчек, но за каждой строчкой чувствуется внимательный, умный, неравнодушный наблюдатель, широко образованный путешественник, подготовленный всей своей предыдущей жизнью к этому необычному маршруту, который еще совсем недавно показался бы смелой, даже дерзкой фантазией.

Только великие открытия нашего века дали ему возможность пролететь, проплыть по всему меридиану от полюса к полюсу. Но и сейчас еще этот путь полон опасностей и требует отваги, которую придает человеку жадная и упорная целеустремленность.

В сущности, о таком путешествии автор мечтал с детских лет. Одна из глав его книги начинается так:

"...Где-то слева, в недостижимой дали... тянется африканский берег... Справа, вдвое ближе, но все же далеко, за выпуклостью земного шара, проходит Бразилия с Амазонкой, широкой, как море, с индейцами, с необыкновенным Рио-де-Жанейро.

Мы шли и шли по беспредельной водной равнине - одни во всем мире..."

И вот "в самой середине южной части Атлантики, на равном расстоянии от материков", советский корабль, на борту которого находится автор, встречает затерянный в океане островок Тристан-да-Кунья.

Само название этого островка пробудило в душе автора одно из дорогих воспоминаний детства.

"Тысяча девятьсот пятнадцатый год, мне десять лет.

Зимним вечером в Садовниках отец за стаканом чая читает газету. Ко дню рождения он подарил мне ящик с книгами Жюля Верна. Я сижу за столом под часами с маятником - они и сейчас висят над роялем и ходят, только почернели за сорок с лишним лет. Благородный Гленарван, смешной Паганель и юный Роберт разыскивают капитана Гранта в Андах и в пампе. Потом яхта "Дункан", подняв паруса, устремляется по тридцать седьмой параллели к берегам Австралии и встречает на пути островок Тристан-да-Кунья.

...И вот судьба привела меня к нему".

Особое очарование и теплоту придает этой географической книге то, что ее автор смотрит на мир, на планету влюбленными глазами юноши, которому наконец-то удалось осуществить свою заветную мечту. Но зрение его усилено и углублено накопленными за многие годы знаниями и зрелой мыслью.

Книга написана с той деловитой честностью, какая свойственна настоящему путешественнику-ученому. И в то же время она сохраняет всю живость, легкость и даже злободневность записной книжки. Автор умеет улавливать и отмечать минуты времени так же, как и минуты широты и долготы.

Вот встречи советских людей разных профессий и специальностей на Диксоне - "главном перекрестке тысячекилометровых дорог нашего Крайнего Севера". Не успел автор войти в коридор на втором этаже гостиницы, как встретился с микробиологом профессором Сушкиной - в телогрейке, с книжкой дневника, с пакетиками образцов почвы в руках.

"- Вы откуда, Надежда Николаевна?

- С Новой Земли, всю обогнула с кораблем. Набегалась по штормтрапу".

Еще шаг - и новая встреча: "...легкая на подъем, не знающая усталости... профессор Кленова, геолог, знаток морского дна - с длинным ящиком, в котором уложена труба для извлечения наружу доисторических илов.

- Лечу с Чукотки. На всех морях работала, кроме Восточной Арктики, а теперь и там побывала.

Появился пилот Масленников, он же художник.

- Я с Лены на летающей лодке.

Идет академик Щербаков в меховой шапке - прилетел из Москвы с букетом живых флоксов.

- Вы куда, Дмитрий Иваныч?

- На Землю Франца-Иосифа. А вы откуда?

- Я с Северного полюса".

Все это - реальные люди, наши современники и соотечественники, но они кажутся настоящими волшебниками, которые шагают по земле семимильными шагами, опускаются на дно морское, перелетают через океаны.

Книги Н.Н. Михайлова и прежде занимали видное место в той литературе, которая обычно называется у нас "научно-художественной", но ни одна из них так не оправдывала это название, как его последняя книга, о которой здесь идет речь.

Ученый дал в ней волю художнику, взрослый человек - ребенку, умеющему радоваться, удивляться и замечать самые мелкие подробности, не упуская из виду целого.

Художественность книги - не во внешних украшениях. Язык ее лаконичен и прост. Недаром автор, прочитав несколько записей на страницах вахтенного журнала, не может удержаться от восклицания:

- До чего красиво!

А эти "красивые" записи таковы:

"Заступил на вахту 00:00. Курс прежний (цифры). Следуем в густом тумане. Впередсмотрящий послан на бак. Идем с включенным радиолокатором...

Туман рассеивается, видимость до 5 миль...

Видимость 0,1 мили. Ход малый. Вахту сдал старшему помощнику капитана.

4:00 вахту принял. Курс - прежний (цифры). Идем в плотном тумане...

8:00 подъем команды, начало судовых работ. Подъем Государственного флага СССР..."

Для человека, влюбленного в географию, в путешествия, в строгий судовой распорядок, эти четкие, сделанные по всей форме, спокойные даже в минуты опасности записи и в самом деле пленительны. Они дышат морем, ветрами всех частей света, смешанным запахом корабельной краски и машинного масла.

Почти таким же скупым и точным языком пользуется и сам автор книги. Но каким гибким и емким оказывается этот предельно сжатый стиль, когда он сочетается с меткой наблюдательностью, с бережным отбором существенных и характерных деталей.

Вот как рассказывает Михайлов о Стокгольме:

"Невспугнутого лебедя вы увидите в самой середине города... Выгнув шею, плывет он в гранитных набережных - между риксдагом и оперой, среди колоколен с острыми шпилями, под сводчатыми мостами, у ног бронзовых королей..."

Это коротко, как запись в судовом журнале. А ведь весь город поднимается из этих считанных строк и слов. Читаешь и думаешь: "До чего красиво!"

Пожалуй, самое примечательное в этой книге - сочетание зоркого глаза с широкой обобщающей мыслью. Глаз ловит все на пути: и фигурки неаполитанских мадонн в нишах, украшенных цветами и окаймленных лампами дневного света, и разъезжающих на мотороллерах римских монахинь в белых накрахмаленных чепцах, и бредущего по дороге над Босфором "турка в штанах, заправленных в грубые шерстяные носки", и, "синих птиц с коричневыми крыльями", порхающих в лесочке на южноафриканском берегу, и жителя Антарктики - пингвина, похожего на "сосредоточенного человечка величиною с сапог".

А из всех этих многочисленных и пестрых впечатлений складывается картина большого мира - планеты, которую пересек по меридиану от Арктики до Антарктики наш земляк и современник.

Недаром, заключая книгу, он вспоминает слова академика Карпинского о том, что геологу нужна вся Земля.

"Вся Земля" - говорит Михайлов, - нужна географу, геофизику, климатологу - нельзя познать ее, если в поле зрения ученых она не включена целиком".

Тот, кто прочтет этот поэтический дневник, и в самом деле почувствует нераздельное единство и разнообразие планеты. Географическая карта перестанет быть для него мертвой схемой. Он научится смотреть на глобус не с привычной, а с любой точки зрения.

В главе, которая называется "В центре мира", говорится:

"У планеты, волчком вертящейся во вселенной, нет ни верха, ни низа. Изображать ее, как мы изображаем, - с Северным полюсом вверху и с Южным внизу, - чистая условность. Лишь по привычке мыслим мы Арктику сбоку, в стороне, с краю карты. Земной шар можно рисовать и иначе - сверху, а не сбоку, с Северным полюсом в середине, в рамке экватора, с расходящейся звездой меридианов".

Охватывая взглядом большие пространства, автор книги видит Землю как будто издали - всю целиком.

"...Если ледяная Арктика надета на земной шар, как на голову картуз, то тундра - его околыш".

"...Полоса лесов тянется от Скандинавии до Камчатки и дальше за Тихим океаном. На покатые плечи земного шара надет воротник из колкого темно-зеленого меха".

Это умение смотреть издалека не мешает писателю вдумчиво и пристально вникать во все, что проходит перед его глазами.

За нынешней тундрой он видит будущую - "научно устроенную тундру" с крупно и разумно организованным звероводством, рыболовством и земледелием, возможность которого в Заполярье теперь уже доказана.

За экзотическим южноафриканским ландшафтом он умеет разглядеть глубокие шахты Трансвааля, где "четыреста тысяч голодных негров, взятых из соломенных хижин... задыхаясь в кварцевой пыли, дробят золотую руду при жаре в 40 градусов".

Где бы автор ни находился, он везде остается человеком своего времени и своей страны, носителем ее заветных идей.

И поэтому особый смысл и значение приобретает его короткая, похожая на отметку в судовом журнале запись, завершающая главу "Меридиан проходит через Москву":

"Льдина плавает посреди Арктики, в четырех тысячах километров от Москвы. Но партийная организация дрейфующей станции относится к Свердловскому району столицы".

В книге о таком необычном путешествии легко было бы ограничиться калейдоскопом внешних впечатлений. Но за каждым из этих впечатлений мы чувствуем биение серьезной и напряженной мысли, глубокого и простого чувства...

В одной из лучших глав книги, "Дневнике ревущих широт", автор спрашивает себя: "Зачем мне плыть в Антарктику?" И сам же отвечает: "А затем, чтобы начисто слетела мелочь и пыль - и чтобы раскрывалось настоящее и трудное, ради чего мои братья напрягают все силы..."

А на следующей странице мы читаем:

"Счастливое время, живу серьезно: грозит столкновение с айсбергом... Как бы это понять, прочувствовать поглубже и запомнить, не утратить..."

Желание автора осуществилось. Ему и в самом деле удалось "понять, прочувствовать и запомнить, не утратить" и передать читателю все самое значительное из того, что он увидел и пережил на трудном пути от полюса до полюса.

Мы задержались на книжке Н.Н. Михайлова дольше, чем на других, потому, что это подарок последнего времени. Но были у нас в области научно-художественной книги и другие удачи, о которых не следует забывать. Такой удачей, не утратившей и до сих пор своего значения, была, например, книга известного физика М.П. Бронштейна "Солнечное вещество", рассказывающая о том, как сначала на солнце, а потом на земле был открыт учеными гелий. Эта книга осуществляла один из наиболее важных заветов Горького: она не только говорила о конечных результатах открытия, но и вводила читателя в самый процесс научного творчества, показывая всю его сложность, зависимость науки от техники и техники от науки³.

Вот в этом-то умении говорить с широким читателем о путях науки увлекательно, образно, без заемных лжебеллетристических украшений и заключается основная примета подлинной научно-художественной книги, будь то лаконичный, деловитый очерк или роман, полный драматических коллизий и приключений.

Казалось бы, не так уж трудно отличить эту новую научно-художественную литературу от традиционной, вернее сказать, рутинной лженаучной псевдолитературы. Однако наша критика еще не успела бросить сколько-нибудь внимательный взгляд в эту сторону и отметить хотя бы редкими вешками вновь проложенный учеными и писателями путь. При самой смелой фантастичности в лучших образцах беллетристики этого рода все реально: и пейзаж, и люди, и человеческие отношения, и даже те научные методы, которыми пользуются их герои. А к области фантазии относится в них только смелая догадка, умение довести до конкретного образа то, чего еще нет, но что уже можно вообразить.

Другое дело - литературный суррогат, который по внешним признакам попадает на ту же книжную полку. Здесь все условно и приблизительно: и обстановка, и характеры героев, а всего более, пожалуй, наука и техника. Такой роман или повесть похожи на хоровод хромых, подпирающих друг друга. Хромает психология людей, не выдерживающих сравнения с героями настоящего художественного произведения. Но ведь на это автор и не претендует. Он утешает себя и читателя тем, что условность созданных им характеров и некоторая трафаретность обстановки оправдываются наличием научной проблемы. Правда, проблема эта, чего доброго, вызовет у серьезного ученого только ироническую или снисходительную улыбку. Но простите, - это же не научный трактат, а сюжетное произведение. Конечно, сюжет мог бы, пожалуй, быть поострее, посложнее, поинтереснее. Но ведь тут главное - проблема... наука... техника...

В итоге получается, что автор не подсуден ни научной, ни художественной критике. Он, так сказать, "экстерриториален".

Познавательная книга в нашей детской и юношеской библиотеке занимает одно из важнейших мест. Она должна сопровождать ребенка, подростка, юношу на всем его пути, расширяя его кругозор, дополняя и оживляя те знания, которые дает ему школа, формируя его интересы. Для этого книг должно быть много, они должны быть разнообразны и прежде всего интересны. Учебник для школьника - нечто обязательное, а книгу для чтения он выбирает по своей воле, можно сказать - по любви. Надо сделать так, чтоб эти книги были достойны любви, глубокой и прочной, чтобы они подводили человека к выбору профессии, вызывали в нем настоящее уважение ко всякому созидательному труду, прост он или сложен.

Чтобы завоевать читателя, наш научно-художественный очерк, уровень которого и сейчас довольно высок, должен стать еще богаче, свободнее, "человечнее", - иными словами, люди должны занимать в нем подобающее им место.

А научно-фантастической повести или роману следовало бы поучиться у лучших наших очерков серьезному отношению к науке и страстной приверженности к тому делу, которое они пропагандируют.

Авторы познавательных книг должны дать себе отчет, что же именно в науке и технике они по-настоящему знают и любят. Надо выбрать свой путь, а не пускаться по любому маршруту, подобно такси.

Подобрав для себя более или менее подходящую тему и прихватив некоторое количество материала, можно иной раз написать даже и неплохую книгу, но хорошую написать нельзя.

1958

Примечания

Еще о поэзии познавательной книги. - Впервые под заглавием "О поэзии познавательной книги" в журнале "Новый мир", 1958, № 9, сентябрь (в цикле "Заметки о мастерстве").

1. Ферсману Александру Евгеньевичу (1883-1945), выдающемуся ученому-геологу, одному из основателей геохимии, принадлежат также научно-популярные книги: "Воспоминания о камне" (1940), "Занимательная геохимия" (1948), "Путешествия за камнем" (1956) и др.  ↑ 

2. См.: М.М. Пришвин, Весна света.  ↑ 

3. См. статью С.Я. Маршака о книге М. Бронштейна в т. 6 наст. изд.  ↑